Да что..да что они себе позволяют!)))
сидишь себе.. пишешь ответ..а тема уже удалена..вот!..у кого есть запасная гильотина?
ну ладно..не ищите.. может ещё прощу..
но о чём-то поговорить надо...в любви уже признавались..
а интересно..кто кого не видел из тутошних..на аве, на фотках...но интересно..?
я сейчас подумаю и напишу.. вроде всех уже "пересчитала"..)
ан нет.. Енота ни разу не встречала тут.. только в городе...такие смешные..стакой пробегали..всем семейством..)
К примеру:
- сам дурак
- пошёл ..
и так далее и тому подобное.
)))
Пора! Ударил отправленье
Вокзал, огнями залитой,
И жизнь, что прожита с рожденья,
Уже как будто за чертой.
Я видел, может быть, полсвета
И вслед за веком жить спешил,
А между тем дороги этой
За столько лет не совершил;
Хотя своей считал дорогой
И про себя ее берег,
Как книгу, что прочесть до срока
Все собирался и не мог.
Мешало многое другое,
Что нынче в памяти у всех.
Мне нужен был запас покоя,
Чтоб ей отдаться без помех.
Но книги первую страницу
Я открываю в срок такой,
Когда покой, как говориться
Опять уходит на покой…
Я еду. Малый дом со мною,
Что каждый в путь с собой берет.
А мир огромный за стеною,
Как за бортом вода, ревет.
Он над моей поет постелью
И по стеклу сечет крупой,
Дурной, безвременной метелью
Свистит и воет в разнобой.
Он полон сдавленной тревоги,
Беды, что очереди ждет.
Он здесь еще слышней, в дороге,
Лежащей прямо на восход…
Я еду. Спать бы на здоровье,
Но мне покамест не до сна:
Еще огнями Подмосковья
Снаружи ночь озарена.
Еще мне хват
Еще московских суток жаль.
Еще такая даль до Волги,
А там – то и начнется даль-
За той великой водной гранью.
И эта лестница из шпал,
Пройдя Заволжье,
Предуралье,
Взойдет отлого на Урал.
Урал, чьей выработки сталью
Звенит под нами магистраль.
А за Уралом-
Зауралье,
А там своя, иная даль.
А там Байкал, за тою далью,-
В полсуток обогнуть едва ль,-
А за Байкалом –
Забайкалье.
А там еще другая
Что обернется далью новой.
А та, неведомая мне,
Еще с иной, большой, суровой,
Сомкнется и пройдет в окне…
А той порой, отменно точный,
Всего пути исполнив срок,
Придет состав дальневосточный
На Дальний, собственно, Восток,
Где перед станцией последней,
У пограничного столба,
Сдается мне, с земли соседней
Глухая слышится пальба.
Но я еще с Москвою вместе,
Еще во времени одном.
И, точно дома перед сном,
ЕЕ последних жду известий;
Она свой голос подает
И мне в моей дороге дальней.
А там из – за моря восход
Встает, как зарево, печальный,
И день
Вступает в горы и долины,
Где городов и деревень
Дымятся вновь и вновь руины.
И длится вновь бессонный труд,
Страда защитников Кореи.
С утра усталые ревут
Береговые батареи…
Идут бои горит земля.
Не нов, не нов жестокий опыт:
Он в эти горы и поля
Перенесен от стен Европы.
И вы, что горе привезли
На этот берег возрожденный,
От вашей собственной земли
Всем океаном отделенный,-
Хоть в цвет иной рядитесь вы,
Но ошибется мир едва ли:
Мы вас встречали из Москвы
И до Берлина провожали…
Народ – подвижник
Оружье зла оружьем встретил.
За грех войны – карал войной,
За смерть – печалью смерти метил.
В борьбе исполнен новых сил,
Он в годы грозных испытаний
Восток и Запад пробудил
И вот –
Полмира в нашем стане!
Что ж или тот урок забыт,
И вновь, под новым только флагом,
Живой душе война грозит,
Идет на мир знакомым шагом?
И, чуждый жизни, этот шаг,
Врываясь в речь ночных известий,
У человечества в ушах
Стоит, как явь и как предвестье.
С ним не забыться, не уснуть,
С ним не обвыкнуть и не сжиться.
Он - как земля во рту на грудь
Зарытым заживо ложится…
Дор
Окрестный мир страны обширной,
Родные русские поля,
В ночи мерцающие мирно,-
Не вам ли памятны года,
Когда по этой магистрали
Во тьме оттуда и туда
Составы без огней бежали;
Когда тянулись в глубь страны
По этой насыпи и рельсам
Заводы – беженцы войны-
И с ними люди – погорельцы;
Когда, стволы зениток ввысь
Подняв над «улицей зеленой»,
Безостановочно неслись
Туда, на запад, эшелоны.
И только,
Тоски немой и бесконечной
Из роты маршевой солдат
Кидал на санитарный встречный…
Та память вынесенных мук
Жива, притихшая, в народе,
Как рана, что нет – нет – и вдруг
Заговорит к дурной погоде.
Но, люди, счастье наше в том,
Что счастья мы хотим упорно,
Что на века мы строим дом,
Свой мир живой и рукотворный.
Он всех людских надежд оплот,
Он всем людским сердцам доступен.
Его ли смерти мы уступим?..
На Спасской башне полночь бьет...
В доро
Лиха беда – пути начало,
Запев дается тяжело,
А там глядишь: пошло, пожалуй?
Строка к строке – ну да, пошло.
Да как пошло!
Сама дорога,-
Ты только душу ей отдай,-
Твоя надежная подмога,
Тебе несет за далью – даль.
Перо поспешно по бумаге
Ведет, и весело тебе:
Взялся огонь, и доброй тяги
Играет музыка в трубе.
И счастья верные приметы:
Озноб, тревожный сердца стук,
И сладким жаром лоб согретый,
И дрожь до дела жадных рук…
Когда в безвестности до срока,
Не на виду еще, поэт
Творит свой подвиг одиноко,
Заветный свой хранит секрет;
Готовит людям свой подарок,
В тиши затеянный давно,-
Он может быть больным и старым,
Усталым – счастлив все равно.
И даже
Нелепый толк, обидный суд,
Когда бранить его жестоко
На первом выходе начнут,-
Он слышит это и не слышит
В заботах нового труда,
Тем часом он – поэт, он пишет,
Он занимает города.
И все при нем в том добром часе,
Его Варшава и Берлин,
И слава, что еще в запасе,
И он на свете не один.
И пусть за критиками следом
В тот гордый мир войдет жена,
Коснувшись, к слову, за обедом
Вопросов хлеба и пшена,-
Все эти беды –
К малым бедам,
Одна беда ему страшна.
Она придет в иную пору,
Когда он некий перевал
Преодолел, взошел на гору
И отовсюду виден стал.
Когда он всеми дружно встрече
Самим Фадеевым отмечен,
Пшеном в избытке обеспечен,
Друзьями в критики намечен,
Почти уже увековечен,
И хвать писать –
Пропал запал!
Пропал запал.
По всем приметам
Твой горький день вступил в права.
Все – звоном, запахом и цветом –
Нехороши тебе слова;
Недостоверны мысли, чувства,
Ты строго взвесил их – не те…
И все вокруг мертво и пусто,
И тошно в этой пустоте.
Да, дело будто бы за малым,
А хвать – похвать – и не рожна.
И здесь беда, что впрямь страшна,
Здесь худо быть больным, усталым,
Здесь горько молодость нужна!
Чтоб не смериться виновато,
Не быть у прошлого в долгу,
Не говорить: я мог когда – то,
А вот уж больше не могу.
Но верным прежде быть гордыне,
Когда ты щедрый, не скупой,
И все, что сделано доныне,
Считаешь только черновой.
Когда, заминкой не встревожен,
Еще беспечен ты и смел,
Еще не думал, что положен
Тебе хоть где – нибудь предел;
Когда – покамест суд да справа –
Богат, широк – полна душа –
Ты водку пьешь еще до славы,-
Не потому, что хороша.
И врешь еще для интересу,
Что нету сна,
И жизнь сложна…
Ах, как ты горько, до зарезу,
Попозже, молодость, нужна!
Пришла беда – и вроде не с кем
Делиться этою бедой.
А время жмет на все железки,
И не проси его:
-Постой!
Повремени, крутое время,
Дай осмотреться,
Дай мне в пути поспеть со всеми,
А то, мол, тяжко одному…
И знай, поэт, ты нынче вроде
Как тот солдат, что от полка
Отстал случайно на походе.
И сушит рот ему тоска.
Бредет обочиной дороги
Туда ли, нет – не знает сам,
И счет в отчаянной тревоге
Ведет потерянным часам.
Один в пути – какой он житель!
Догнать, явиться: виноват,
Отстал, взыщите, накажите…
А как наказан, так – солдат!
Так свой опять – и дело свято.
Хоть потерпел, зато учен.
А что еще там ждет солдата,
То все на свете нипочем…
Изведав горькую тревогу,
В беде уверившись вполне,
Я в эту бросился дорогу,
Я знал, она поможет мне.
Иль не меня четыре года,
Покамест шла войны страда,
Трепала всякая погода,
Мотала всякая езда.
И был мне тот режим не вреден,
Я жил со всеми наравне.
Д
Не только свету, что в окне.
Скорее вон из кельи тесной,
И все не так, и ты хорош,-
Самообман давно известный,
Давно испытанный, а все ж-
Пусть трезвый опыт не перечит,
Что нам дорога – лучший быт.
Она трясет и бьет,
А – лечит.
И старит нас,
А – молодит.
Понять ли доброму соседу,
Что подо мной внизу в купе,
Как сладко мне слова:»Я еду,
Я еду»,- повторять себе.
И сколько есть в дороге станций,
Наверно б, я на каждой мог
Сойти с вещами и остаться
На некий неизвестный срок.
Я рад любому месту в мире,
Как новожил московский тот,
Что счастлив жить в любой квартире,
Какую бог ему пошлет.
Я в скуку дальних мест не верю,
И край, где нынче нет меня,
Я ощущаю, как потерю
Из жизни вы бывшего дня.
Я сердце по свету рассеять
Готов. Везде хочу поспеть.
Нужны мне разом
Юг и север,
Восток и запад,
Лес и степь;
Моря и камен
И вольный плес равнинных рек,
И мой родной далекий город,
И тот, где не был я вовек;
И те края, куда я еду,
И те места, куда – нет- нет-
По зарастающему следу
Уводит память давних лет…
Есть два разряда путешествий:
Один – пускаться с места вдаль;
Другой – сидеть себе на месте,
Листать обратно календарь.
На этот раз резон особый
Их сочетать позволит мне.
И тот и тот – мне кстати оба,
И путь мой выгоден вдвойне.
Помимо прочего, при этом
Я полон радости побыть
С самим собою, с белым светом,
Что в жизни вспомнить, что забыть…
Но знай,
С отрадой лежа на боку,
Сложил я, будучи в дороге,
От службы как бы в отпуску,
Подальше как бы от начальства.
И если доброй ты души,
Ты на меня не ополчайся
И суд свой править не спеши.
Не метусись, как критик вздорный,
По пустякам не трать огня.
И не ищи во мне упорно
Того, что знаешь без меня…
Повремени вскрывать причины
С угрюмой важностью лица.
Прочти хотя б до половины,
Авось – прочтешь и до конца.
Семь тысяч рек
Еще скво
Расслышал я под стук колес,
Как слово первое о Волге
Негромко кто – то произнес.
Встаю – вагон с рассвета в сборе,
Теснясь у каждого окна,
Уже толпится в коридоре,-
Уже вблизи была она.
И пыл волненья необычный
Всех сразу сблизил меж собой,
Как перед аркой пограничной
Иль в первый раз перед Москвой…
И мы стоим с майором в паре,
Припав к стеклу, плечо в плечо,
С кем ночь в купе одном проспали
И не знакомились еще.
Стоим и жадно курим оба,
Полны взаимного добра,
Как будто мы друзья до гроба
Иль вместе выпили с утра.
И уступить спешим друг другу
Мы лучший краешек окна.
И вот мою он тронул руку
И словно выдохнул:
-Она!
-Она!
И тихо засмеялся,
Как будто Волгу он, сосед,
Мне обещал, а сам боялся,
Что вдруг ее на месте нет.
-Она!-
И справа, недалеко,
Моста не видя впереди,
Мы видим плес ее широкий
В разрыве поля на пути.
Казалось, поезд этот с ходу-
Уже спасенья не проси-
Взлетит, внизу оставив воду,
Убрав колеса, как шасси.
Но нет, смиренно ход убавив
У будки крохотной поста,
Втянулся он, как подобает,
В тоннель решетчатый моста.
И загремел над ширью плеса,
Покамест сотни звонких шпал,
Поспешно легших под колеса,
Все до одной не перебрал…
И не успеть вглядеться
А вот уже ушла из глаз
И позади осталась Волга,
В пути не покидая нас;
Не уступая добровольно
Раздумий наших и речей
Ничьей иной красе окольной
И даже памяти ничьей.
Ни этой дали, этой шири,
Что новый край за ней простер.
Ни дерзкой славе рек Сибири.
Коль их касался разговор.
Ни заграницам отдаленным,
Ни любопытной старине,
Ни городам, вчера рожденным,
Как будто взятым на войне.
Ни новым замысл
Ни самым, может быть, твоим
Воспоминаньям береженым,
Местам, делам и дням иным…
Должно быть , той влекущей силой,
Что люди знали с давних лет,
Она сердца к себе манила,
Звала их за собою вслед.
Туда, где нынешнею славой
Не смущена еще ничуть,
Она привычно, величаво
Свой древний совершала путь…
Сем тысяч рек,
Ни в чем не равных:
И с гор стремящих бурный бег,
И меж полей в изгибах плавных
Текущих в даль – семь тысяч рек
Она со всех концов собрала-
Больших и малых – до одной,
Что от Валдая до Урала
Избороздили шар земной.
И в том родстве переплетенном,
Одной причастные семье,
Как будто древом разветвленным
Расположились на земле.
Пусть воды их в ее теченье
Неразличимы
Краев несчетных отраженье
Уносит волжская волна.
В нее смотрелось пол – России:
Равнины, горы и леса,
Сады и парки городские,
И вся наземная краса-
Кремлевских стен державный гребень,
Соборов главы и кресты,
Ракиты старых сельских гребель.
Многопролетные мосты,
Заводы, вышки буровые,
Деревни с пригородом смесь,
И школьный дом, где ты впервые
Узнал, что в мире Волга есть…
Вот почему нельзя не верить,
Любуясь этою волной,
Что сводит Волга –берег в берег-
Восток и запад над собой;
Что оба края воедино
Над нею сблизились навек;
Что Волга – это середина
Земли родной.
Семь тысяч рек!
В степи к назначенному сроку,
Извечный свой нарушив ход,
Она пришла донской дорогой
В бескрайний плес всемирных вод.
Ее стремленью уступила
Водораздельная гора.
И стало явью то, что было
Мечтой еще царя Петра;
Наметкой смутной поколений,
Нуждой, что меж несчетных дел
И нужд иных великий Ленин
Уже тогда в виду имел…
Пусть в океанском том смешенье
Ее волна растворена
Земли родимой отраженье
Уже и там несет она.
Пусть реки есть, каким дорога
Сама собой туда дана
И в мире слава их полна;
Пусть реки есть мощней намного –
Но Волга – матушка одна!
И званье матушки носила
В пути своем не век, не два-
На то особые права-
Она,
Да матушка Россия,
Да с ними матушка Москва.
…Сидим в купе с майором рядом,
Как будто взяли перевал.
Он, мой сосед, под Сталинградом
За эту Волгу воевал.
Две кузницы
На
В тени обкуренных берез
Стояла кузница в Загорье,
И при ней с рожденья рос.
И отсвет жара горнового
Под закопченным потолком,
И свежесть пола земляного,
И запах дыма с деготьком-
Привычны мне с тех пор, пожалуй,
Как там, взойдя к отцу в обед,
Мать на руках меня держала,
Когда ей было двадцать лет…
Я помню нашей наковальни
В лесной тиши сиротский звон,
Такой усталый и печальный
По вечерам, как будто он
Вещал вокруг о жизни трудной,
О скудной выручкою дне
В той, небогатой, многолюдной,
Негромкой нашей стороне.
Где меж болот, кустов и леса
Терялись бойкие пути;
Где мог бы все свое железо
Мужик под мышкой унести;
Где был заказчик – гость случайный,
Что к кузнецу раз в десять лет
Ходил, как к доктору, от крайней
Нужды, когда уж мочи нет.
И этот голос наковальни,
Да скрип мехов, да шум огня
С далекой той поры начальной
В ушах не молкнет у меня.
Не молкнет память жизни бедной,
Обидной, горькой и глухой,
Пускай исчезнувшей бесследно,
С отцом ушедшей на покой.
И пусть она не повторится,
Но я с нее свой начал путь,
Я и добром, как говорится,
Ее обязан помянуть.
За все ребячьи впечатле
Что в зрелый век с собой принес;
За эту кузницу под тенью
Дымком обкуренных берез.
На малой той частице света
Была она для всех вокруг
Тогдашним клубом, и газетой,
И академией наук.
И с топором отхожим плотник,
И старый воин – грудь в крестах,
И местный мученик – охотник
С ружьишком ветхим на гвоздях;
И землемер, и дьякон медный,
И в блесках сбруи коновал,
И скупщик лиха Ицка бедный,-
И кто там только не бывал!
Там был приют суждений ярых
О недалекой старине,
О прежних выдумщиках – барах,
Об ихней пище и вине;
О загранице и России,
О хлебных сказочных краях,
О боге, о нечистой силе,
О полководцах и царях;
О нуждах мира волостного,
Затменьях солнца и луны,
О наставленья Льва Толстого
И притесненья от казны…
Та м человеческой природе
Отрада редкая была-
Побыть в охоту на народе,
Забыть, что жизнь не весела.
Сиди, пристроившись в прохладе,
Чужой махоркою дыми,
Кряхти, вздыхай – не скуки ради,
А за компанию с людьми.
И словно всяк – хозяин – барин,
И ни к чему спешить домой…
Но я особо благодарен
Тем дням за ранний навык мой.
За то, что там ребенком малым
Познал, какие чудеса
Творит союз огня с металлом
В согласье с волей кузнеца
Я видел в яви это диво,
Как у него под молотком
Рождалось
Корчуют лес и рубят дом.
Я им гордился бесконечно,
Я знал уже, что мастер мог
Тем молотком своим кузнечным
Сковать такой же молоток.
Я знал не только понаслышке,
Что труд его в большой чести,
Что без железной кочедыжки
И лаптя даже не сплести.
Мне с той поры в привычку стали
Дутья тугой, бодрящий рев,
Тревожный свет кипящей стали
И под ударом взрыв паров.
И садкий бой кувалды древней,
Что с горделивою тоской
Звенела там, в глуши деревни,
Как отзвук славы заводской.
…Пол
И дался случай мне судьбой
Кувалду главную Урала
В работе видеть боевой.
И хоть волною грозной жара
Я был далеко отстранен,
Земля отчетливо дрожала
Под той кувалдой в тыщи тонн.
Казалось, с каждого удара
У всех под пятками она
С угрюмым стоном припадала,
До скальных недр потрясена…
И пусть тем грохотом вселенским
Я был вначале оглушен,
Своей кувалды деревенской
Я в нем родной расслышал звон.
Я запах, издавна знакомый,
Огня с окалиной вдыхал,
Я был в той кузнице, как дома.
Хоть знал,
Что это был Урал.
Урал!
Завет веков и вместе-
Предвест
И в наши души, точно песня,
Могучим басом входит он-
Урал!
Опорный край державы,
Ее добытчик и кузнец,
Ровесник древней нашей славы
И славы нынешней творец.
Когда на запад эшелоны,
На край пылающей земли
Тот груз, до срока зачехленный,
Столов и гусениц везли,-
Тогда, бывало, поголовно
Весь фронт огромный повторял
Со вздохом нежности сыновней
Два слова:
- Батюшка Урал…
Когда добром его груженный,
На встречной скорости состав,
Как сквозь тоннель гремит бетонный,
С прогибом рельсов даль прорвав,-
Не диво мне, что люд вагонный,
Среди своих забот, забав,
Невольно связь речей теряя,
На миг как будто шапку снял,
Примолкнет, сердцем повторяя
Два слова:
-Батюшка Урал…
Урал!
Я нынче еду мимо,
И что –то сжалося в груди:
Тебя, как будто край родимый,
Я оставляю позади.
Но сколько раз в дороге дальней
Я повторю – как лег, как встал,-
И все теплей и благородней
Два слова:
-Батюшка Урал…
Урал!
Невольною печалью
Я отдаю прощанью дань…
А за Уралом-
Зауралье,
А там своя, иная даль.
Две дали
Иная даль, иная зона,
И не гранит под полотном-
Глухая мякоть чернозема
И степь без края за окном.
И на ее равнине плоской-
Где малой рощицей, где врозь-
Старообрядные березки
Белеют – голые, как кость.
Идут, сквозные, негустые,
Вдоль горизонта зеленя
Да травы изжелта – седые,
Под ветром ждущие огня.
И час за часом край все шире,
Уже он день и два в окне,
Уже мы едем в той стране,
Где говорят:
-У нас, в Сибири…
Сиб
Не что – то там в дали,
Во мгле моей дороги длинной,
Не бог весть где, не край земли,
А край такой же серединный,
Как на Урале был Ура,
А там – Поволжье, Подмосковье,
И все, что ты уже терял
За неустанной встречной новью.
И ненасытная мечта
В пути находит неизменно:
Две дали разом – та и та-
Влекут к себе одновременно…
Стожок подщипанны
Колодец, будка путевая.
И в оба от нее конца
Уходят, землю обвивая,
Две эти дали, как одна.
И обе вдруг душе предстали.
И до краев душа полна
Теплом восторга и печали…
Опять рассвет вступил в окно-
Ему все ближе путь с востока,
А тот стожок давным – давно
Уже на западе далеко.
И словно год назад прошли
Уральской выемки откосы,
Где громоздились из земли
Пласты породы, как торосы.
И позади, вдали места,
Что там же шли в окне вагона.
И Волга с волжского моста,
И все за нею перегоны.
Столичный пригород, огни,
Что этот поезд провожали,
И те, что в этот час в тени
Или в лучах закатных дали…
С дороги – через всю страну-
Я вижу очий край смоленский
И вспомнить вновь не премину
Мой первый город деревенский.
Он славой с древности гремел,
Но для меня в ребячью пору
Названья даже не имел-
Он был один, был просто город.
И, как тогда я ни был мал,
Я не забы и не забуду
Тот запах, что в избу вступал
С отцом, приехавшим оттуда.
Как будто с поскрипом сеней,
С морозным облаком надворья,
В былинках сена из саней.
Сам город прибывал в Загорье.
Не
Тревожно – праздничный и пряный,
Тот запах жизни был иной-
Такой немыслимой и странной.
Он долго жил для нас во всем:
В гостинце каждом и покупке,
В нагольном старом полушубке,
Что побыл в городе с отцом…
Волненью давнему парнишке
Доступна полностью душа,
Как вспомню запах первой книжки
И самый вкус карандаша…
Всем, чем к земле родной привязан,
Чем каждый день и час дышу,
Я, как бы ни было, обязан
Той книжке и карандашу;
Тому ребячьему смятенью,
С каким касался их рукой
И приступал к письму и чтенью-
Науке первой городской.
И что ж таког
Я к той поре глухим не стал
И все взыскательнее память
К началу всех моих начал!
Я счастлив тем, что я оттуда,
Из той зимы, из той избы.
И счастлив тем, что я не чудо
Особой, избранной судьбы.
Мы все – почти что поголовно-
Оттуда люди, от земли,
И дальше дела родословной
Не знаем: предки не вели,
Не беспокоились о древе,
Рождались, жили в свой черед,
Хоть род и мой – он так же древен,
Как, скажем, твой, читатель, род…
Читатель!
Друг из самых лучших,
Из всех попутчиков попутчик,
Их всех своих особо свой,
Все кряду слушать мастер дивный,
Неприхотливый, безунывный.
(Не то что слушатель иной,
Что нам встречается в натуре:
То у него сонливый вид,
То он свистит, глаза прищуря,
То сам прорваться наровит.)
Пусть ты меня уже оставил,
Загнув странички уголок,
Зевнул – хоть это против правил-
И даже пусть на некий срок
Вздремнул ты, лежа или сидя,
Устав от множества стихов,
Того не зная и не видя,
Я на тебя и не в обиде:
Я сам, по слабости, таков.
Меня, опять же, не убудет,
Коль скажешь ты иль кто другой:
Не многоват
Подряд материи такой,
Как отступленья, восклицанья
Да оговорок этих тьма?
Не стать ли им чрезмерной данью
Заветам старого письма?
Я повторю великодушно:
Не хлопочи о том, дружок,-
Читай, пока не станет скучно,
И я – молчок.
Тебя я тотчас покидаю,
Поникнув скромно головой.
Я не о том совсем мечтаю,
Чтоб был читатель волевой,
Что, не страшась печатной тины,
Вплоть до конца несет свой крест
И в силу самодисциплины
Что преподносит, то и ест.
Нет, мне читатель слабовольный,
Нестойкий, пуганый милей:
Уж если вник,- с меня довольно,
Горжусь победою моей,
Волнуясь, руки потираю:
Ты – мой.
И холод по спине:
А вдруг такого потеряю?
Тогда конец и горе мне.
Тогда забьюсь в куток под лавкой
И затаю свою беду.
А нет – на должность с твердой ставкой
В Союз писателей пойду…
Продолжим, стало быть, беседу.
Для одного тебя, учти,
Я с юных дней иду и еду
И столько лет уже в пути.
И все одна командировка
Она мне слишком дорога…
Но что там – вроде остановка?
-Какая станция?
-Тайга.
Состав стоит, пробег немалый.
В пути оставив за хвостом.
И от уставшего металла
Внизу течет звенящий стон.
Снаружи говор оживленный,
В огне перрон, как днем светло.
Опять за стенкою вагонной
Полтыщи верст в ночи прошло.
Прошли мосты, проплыли реки,
Минули целые края,
Которых, может быть, вовеки
Вот так и не увижу я,
И что за земли – знать не буду-
Во сне ушли из – под колес…
А тут
Не вспять ли время подалось?
Как будто мы в таежный пояс
Вошли за станцией Тайгой.
Теплом полей обдутый поезд
Как будто взял маршрут другой.
Как будто вдруг сменился климат:
Зима – и все вокруг бело.
Сухой пурги дремотным дымом
Костлявый лес заволокло…
Но с путевой надежной сталью
Смыкая туго сталь колес,
Спешит состав за новой далью.
Гребет пространство паровоз.
И разрыв
Что отступает с двух сторон,
На две большие половины,
На юг и север вдоль окон.
Сквозь муть пурги еще невнятно
Вступает новый край в права.
А где – то там, в дали обратной,-
Урал, и Волга, и Москва,
Смоленск, мосты и переправы
Днепра, Березины, Двины,
Весь запад – до границ державы
И дальше – по следам войны,
По рубежам ее остывшим,
По блиндажам ее оплывшим,
По стольким памятным местам…
Я здесь, в пути, но я и там-
И в той дороге незабвенной,
У тех, у дорогих могил,
Где мой герой поры военной
С войскам фронта проходил.
Хоть та пора все Дале, Дале,
Все больше верст, все больше дней.
Хоть свет иной, желанной дали
В окне вагона все видней.
Пора! Ударил отправленье
Вокзал, огнями залитой,
И жизнь, что прожита с рожденья,
Уже как будто за чертой.
Я видел, может быть, полсвета
И вслед за веком жить спешил,
А между тем дороги этой
За столько лет не совершил;
Хотя своей считал дорогой
И про себя ее берег,
Как книгу, что прочесть до срока
Все собирался и не мог.
Мешало многое другое,
Что нынче в памяти у всех.
Мне нужен был запас покоя,
Чтоб ей отдаться без помех.
Но книги первую страницу
Я открываю в срок такой,
Когда покой, как говориться
Опять уходит на покой…
Я еду. Малый дом со мною,
Что каждый в путь с собой берет.
А мир огромный за стеною,
Как за бортом вода, ревет.
Он над моей поет постелью
И по стеклу сечет крупой,
Дурной, безвременной метелью
Свистит и воет в разнобой.
Он полон сдавленной тревоги,
Беды, что очереди ждет.
Он здесь еще слышней, в дороге,
Лежащей прямо на восход…
Я еду. Спать бы на здоровье,
Но мне покамест не до сна:
Еще огнями Подмосковья
Снаружи ночь озарена.
Еще мне хват
Еще московских суток жаль.
Еще такая даль до Волги,
А там – то и начнется даль-
За той великой водной гранью.
И эта лестница из шпал,
Пройдя Заволжье,
Предуралье,
Взойдет отлого на Урал.
Урал, чьей выработки сталью
Звенит под нами магистраль.
А за Уралом-
Зауралье,
А там своя, иная даль.
А там Байкал, за тою далью,-
В полсуток обогнуть едва ль,-
А за Байкалом –
Забайкалье.
А там еще другая
Что обернется далью новой.
А та, неведомая мне,
Еще с иной, большой, суровой,
Сомкнется и пройдет в окне…
А той порой, отменно точный,
Всего пути исполнив срок,
Придет состав дальневосточный
На Дальний, собственно, Восток,
Где перед станцией последней,
У пограничного столба,
Сдается мне, с земли соседней
Глухая слышится пальба.
Но я еще с Москвою вместе,
Еще во времени одном.
И, точно дома перед сном,
ЕЕ последних жду известий;
Она свой голос подает
И мне в моей дороге дальней.
А там из – за моря восход
Встает, как зарево, печальный,
И день
Вступает в горы и долины,
Где городов и деревень
Дымятся вновь и вновь руины.
И длится вновь бессонный труд,
Страда защитников Кореи.
С утра усталые ревут
Береговые батареи…
Идут бои горит земля.
Не нов, не нов жестокий опыт:
Он в эти горы и поля
Перенесен от стен Европы.
И вы, что горе привезли
На этот берег возрожденный,
От вашей собственной земли
Всем океаном отделенный,-
Хоть в цвет иной рядитесь вы,
Но ошибется мир едва ли:
Мы вас встречали из Москвы
И до Берлина провожали…
Народ – подвижник
Оружье зла оружьем встретил.
За грех войны – карал войной,
За смерть – печалью смерти метил.
В борьбе исполнен новых сил,
Он в годы грозных испытаний
Восток и Запад пробудил
И вот –
Полмира в нашем стане!
Что ж или тот урок забыт,
И вновь, под новым только флагом,
Живой душе война грозит,
Идет на мир знакомым шагом?
И, чуждый жизни, этот шаг,
Врываясь в речь ночных известий,
У человечества в ушах
Стоит, как явь и как предвестье.
С ним не забыться, не уснуть,
С ним не обвыкнуть и не сжиться.
Он - как земля во рту на грудь
Зарытым заживо ложится…
Дор
Окрестный мир страны обширной,
Родные русские поля,
В ночи мерцающие мирно,-
Не вам ли памятны года,
Когда по этой магистрали
Во тьме оттуда и туда
Составы без огней бежали;
Когда тянулись в глубь страны
По этой насыпи и рельсам
Заводы – беженцы войны-
И с ними люди – погорельцы;
Когда, стволы зениток ввысь
Подняв над «улицей зеленой»,
Безостановочно неслись
Туда, на запад, эшелоны.
И только,
Тоски немой и бесконечной
Из роты маршевой солдат
Кидал на санитарный встречный…
Та память вынесенных мук
Жива, притихшая, в народе,
Как рана, что нет – нет – и вдруг
Заговорит к дурной погоде.
Но, люди, счастье наше в том,
Что счастья мы хотим упорно,
Что на века мы строим дом,
Свой мир живой и рукотворный.
Он всех людских надежд оплот,
Он всем людским сердцам доступен.
Его ли смерти мы уступим?..
На Спасской башне полночь бьет...
В доро
Лиха беда – пути начало,
Запев дается тяжело,
А там глядишь: пошло, пожалуй?
Строка к строке – ну да, пошло.
Да как пошло!
Сама дорога,-
Ты только душу ей отдай,-
Твоя надежная подмога,
Тебе несет за далью – даль.
Перо поспешно по бумаге
Ведет, и весело тебе:
Взялся огонь, и доброй тяги
Играет музыка в трубе.
И счастья верные приметы:
Озноб, тревожный сердца стук,
И сладким жаром лоб согретый,
И дрожь до дела жадных рук…
Когда в безвестности до срока,
Не на виду еще, поэт
Творит свой подвиг одиноко,
Заветный свой хранит секрет;
Готовит людям свой подарок,
В тиши затеянный давно,-
Он может быть больным и старым,
Усталым – счастлив все равно.
И даже
Нелепый толк, обидный суд,
Когда бранить его жестоко
На первом выходе начнут,-
Он слышит это и не слышит
В заботах нового труда,
Тем часом он – поэт, он пишет,
Он занимает города.
И все при нем в том добром часе,
Его Варшава и Берлин,
И слава, что еще в запасе,
И он на свете не один.
И пусть за критиками следом
В тот гордый мир войдет жена,
Коснувшись, к слову, за обедом
Вопросов хлеба и пшена,-
Все эти беды –
К малым бедам,
Одна беда ему страшна.
Она придет в иную пору,
Когда он некий перевал
Преодолел, взошел на гору
И отовсюду виден стал.
Когда он всеми дружно встрече
Самим Фадеевым отмечен,
Пшеном в избытке обеспечен,
Друзьями в критики намечен,
Почти уже увековечен,
И хвать писать –
Пропал запал!
Пропал запал.
По всем приметам
Твой горький день вступил в права.
Все – звоном, запахом и цветом –
Нехороши тебе слова;
Недостоверны мысли, чувства,
Ты строго взвесил их – не те…
И все вокруг мертво и пусто,
И тошно в этой пустоте.
Да, дело будто бы за малым,
А хвать – похвать – и не рожна.
И здесь беда, что впрямь страшна,
Здесь худо быть больным, усталым,
Здесь горько молодость нужна!
Чтоб не смериться виновато,
Не быть у прошлого в долгу,
Не говорить: я мог когда – то,
А вот уж больше не могу.
Но верным прежде быть гордыне,
Когда ты щедрый, не скупой,
И все, что сделано доныне,
Считаешь только черновой.
Когда, заминкой не встревожен,
Еще беспечен ты и смел,
Еще не думал, что положен
Тебе хоть где – нибудь предел;
Когда – покамест суд да справа –
Богат, широк – полна душа –
Ты водку пьешь еще до славы,-
Не потому, что хороша.
И врешь еще для интересу,
Что нету сна,
И жизнь сложна…
Ах, как ты горько, до зарезу,
Попозже, молодость, нужна!
Пришла беда – и вроде не с кем
Делиться этою бедой.
А время жмет на все железки,
И не проси его:
-Постой!
Повремени, крутое время,
Дай осмотреться,
Дай мне в пути поспеть со всеми,
А то, мол, тяжко одному…
И знай, поэт, ты нынче вроде
Как тот солдат, что от полка
Отстал случайно на походе.
И сушит рот ему тоска.
Бредет обочиной дороги
Туда ли, нет – не знает сам,
И счет в отчаянной тревоге
Ведет потерянным часам.
Один в пути – какой он житель!
Догнать, явиться: виноват,
Отстал, взыщите, накажите…
А как наказан, так – солдат!
Так свой опять – и дело свято.
Хоть потерпел, зато учен.
А что еще там ждет солдата,
То все на свете нипочем…
Изведав горькую тревогу,
В беде уверившись вполне,
Я в эту бросился дорогу,
Я знал, она поможет мне.
Иль не меня четыре года,
Покамест шла войны страда,
Трепала всякая погода,
Мотала всякая езда.
И был мне тот режим не вреден,
Я жил со всеми наравне.
Д
Не только свету, что в окне.
Скорее вон из кельи тесной,
И все не так, и ты хорош,-
Самообман давно известный,
Давно испытанный, а все ж-
Пусть трезвый опыт не перечит,
Что нам дорога – лучший быт.
Она трясет и бьет,
А – лечит.
И старит нас,
А – молодит.
Понять ли доброму соседу,
Что подо мной внизу в купе,
Как сладко мне слова:»Я еду,
Я еду»,- повторять себе.
И сколько есть в дороге станций,
Наверно б, я на каждой мог
Сойти с вещами и остаться
На некий неизвестный срок.
Я рад любому месту в мире,
Как новожил московский тот,
Что счастлив жить в любой квартире,
Какую бог ему пошлет.
Я в скуку дальних мест не верю,
И край, где нынче нет меня,
Я ощущаю, как потерю
Из жизни вы бывшего дня.
Я сердце по свету рассеять
Готов. Везде хочу поспеть.
Нужны мне разом
Юг и север,
Восток и запад,
Лес и степь;
Моря и камен
И вольный плес равнинных рек,
И мой родной далекий город,
И тот, где не был я вовек;
И те края, куда я еду,
И те места, куда – нет- нет-
По зарастающему следу
Уводит память давних лет…
Есть два разряда путешествий:
Один – пускаться с места вдаль;
Другой – сидеть себе на месте,
Листать обратно календарь.
На этот раз резон особый
Их сочетать позволит мне.
И тот и тот – мне кстати оба,
И путь мой выгоден вдвойне.
Помимо прочего, при этом
Я полон радости побыть
С самим собою, с белым светом,
Что в жизни вспомнить, что забыть…
Но знай,
С отрадой лежа на боку,
Сложил я, будучи в дороге,
От службы как бы в отпуску,
Подальше как бы от начальства.
И если доброй ты души,
Ты на меня не ополчайся
И суд свой править не спеши.
Не метусись, как критик вздорный,
По пустякам не трать огня.
И не ищи во мне упорно
Того, что знаешь без меня…
Повремени вскрывать причины
С угрюмой важностью лица.
Прочти хотя б до половины,
Авось – прочтешь и до конца.
Семь тысяч рек
Еще скво
Расслышал я под стук колес,
Как слово первое о Волге
Негромко кто – то произнес.
Встаю – вагон с рассвета в сборе,
Теснясь у каждого окна,
Уже толпится в коридоре,-
Уже вблизи была она.
И пыл волненья необычный
Всех сразу сблизил меж собой,
Как перед аркой пограничной
Иль в первый раз перед Москвой…
И мы стоим с майором в паре,
Припав к стеклу, плечо в плечо,
С кем ночь в купе одном проспали
И не знакомились еще.
Стоим и жадно курим оба,
Полны взаимного добра,
Как будто мы друзья до гроба
Иль вместе выпили с утра.
И уступить спешим друг другу
Мы лучший краешек окна.
И вот мою он тронул руку
И словно выдохнул:
-Она!
-Она!
И тихо засмеялся,
Как будто Волгу он, сосед,
Мне обещал, а сам боялся,
Что вдруг ее на месте нет.
-Она!-
И справа, недалеко,
Моста не видя впереди,
Мы видим плес ее широкий
В разрыве поля на пути.
Казалось, поезд этот с ходу-
Уже спасенья не проси-
Взлетит, внизу оставив воду,
Убрав колеса, как шасси.
Но нет, смиренно ход убавив
У будки крохотной поста,
Втянулся он, как подобает,
В тоннель решетчатый моста.
И загремел над ширью плеса,
Покамест сотни звонких шпал,
Поспешно легших под колеса,
Все до одной не перебрал…
И не успеть вглядеться
А вот уже ушла из глаз
И позади осталась Волга,
В пути не покидая нас;
Не уступая добровольно
Раздумий наших и речей
Ничьей иной красе окольной
И даже памяти ничьей.
Ни этой дали, этой шири,
Что новый край за ней простер.
Ни дерзкой славе рек Сибири.
Коль их касался разговор.
Ни заграницам отдаленным,
Ни любопытной старине,
Ни городам, вчера рожденным,
Как будто взятым на войне.
Ни новым замысл
Ни самым, может быть, твоим
Воспоминаньям береженым,
Местам, делам и дням иным…
Должно быть , той влекущей силой,
Что люди знали с давних лет,
Она сердца к себе манила,
Звала их за собою вслед.
Туда, где нынешнею славой
Не смущена еще ничуть,
Она привычно, величаво
Свой древний совершала путь…
Сем тысяч рек,
Ни в чем не равных:
И с гор стремящих бурный бег,
И меж полей в изгибах плавных
Текущих в даль – семь тысяч рек
Она со всех концов собрала-
Больших и малых – до одной,
Что от Валдая до Урала
Избороздили шар земной.
И в том родстве переплетенном,
Одной причастные семье,
Как будто древом разветвленным
Расположились на земле.
Пусть воды их в ее теченье
Неразличимы
Краев несчетных отраженье
Уносит волжская волна.
В нее смотрелось пол – России:
Равнины, горы и леса,
Сады и парки городские,
И вся наземная краса-
Кремлевских стен державный гребень,
Соборов главы и кресты,
Ракиты старых сельских гребель.
Многопролетные мосты,
Заводы, вышки буровые,
Деревни с пригородом смесь,
И школьный дом, где ты впервые
Узнал, что в мире Волга есть…
Вот почему нельзя не верить,
Любуясь этою волной,
Что сводит Волга –берег в берег-
Восток и запад над собой;
Что оба края воедино
Над нею сблизились навек;
Что Волга – это середина
Земли родной.
Семь тысяч рек!
В степи к назначенному сроку,
Извечный свой нарушив ход,
Она пришла донской дорогой
В бескрайний плес всемирных вод.
Ее стремленью уступила
Водораздельная гора.
И стало явью то, что было
Мечтой еще царя Петра;
Наметкой смутной поколений,
Нуждой, что меж несчетных дел
И нужд иных великий Ленин
Уже тогда в виду имел…
Пусть в океанском том смешенье
Ее волна растворена
Земли родимой отраженье
Уже и там несет она.
Пусть реки есть, каким дорога
Сама собой туда дана
И в мире слава их полна;
Пусть реки есть мощней намного –
Но Волга – матушка одна!
И званье матушки носила
В пути своем не век, не два-
На то особые права-
Она,
Да матушка Россия,
Да с ними матушка Москва.
…Сидим в купе с майором рядом,
Как будто взяли перевал.
Он, мой сосед, под Сталинградом
За эту Волгу воевал.
Две кузницы
На
В тени обкуренных берез
Стояла кузница в Загорье,
И при ней с рожденья рос.
И отсвет жара горнового
Под закопченным потолком,
И свежесть пола земляного,
И запах дыма с деготьком-
Привычны мне с тех пор, пожалуй,
Как там, взойдя к отцу в обед,
Мать на руках меня держала,
Когда ей было двадцать лет…
Я помню нашей наковальни
В лесной тиши сиротский звон,
Такой усталый и печальный
По вечерам, как будто он
Вещал вокруг о жизни трудной,
О скудной выручкою дне
В той, небогатой, многолюдной,
Негромкой нашей стороне.
Где меж болот, кустов и леса
Терялись бойкие пути;
Где мог бы все свое железо
Мужик под мышкой унести;
Где был заказчик – гость случайный,
Что к кузнецу раз в десять лет
Ходил, как к доктору, от крайней
Нужды, когда уж мочи нет.
И этот голос наковальни,
Да скрип мехов, да шум огня
С далекой той поры начальной
В ушах не молкнет у меня.
Не молкнет память жизни бедной,
Обидной, горькой и глухой,
Пускай исчезнувшей бесследно,
С отцом ушедшей на покой.
И пусть она не повторится,
Но я с нее свой начал путь,
Я и добром, как говорится,
Ее обязан помянуть.
За все ребячьи впечатле
Что в зрелый век с собой принес;
За эту кузницу под тенью
Дымком обкуренных берез.
На малой той частице света
Была она для всех вокруг
Тогдашним клубом, и газетой,
И академией наук.
И с топором отхожим плотник,
И старый воин – грудь в крестах,
И местный мученик – охотник
С ружьишком ветхим на гвоздях;
И землемер, и дьякон медный,
И в блесках сбруи коновал,
И скупщик лиха Ицка бедный,-
И кто там только не бывал!
Там был приют суждений ярых
О недалекой старине,
О прежних выдумщиках – барах,
Об ихней пище и вине;
О загранице и России,
О хлебных сказочных краях,
О боге, о нечистой силе,
О полководцах и царях;
О нуждах мира волостного,
Затменьях солнца и луны,
О наставленья Льва Толстого
И притесненья от казны…
Та м человеческой природе
Отрада редкая была-
Побыть в охоту на народе,
Забыть, что жизнь не весела.
Сиди, пристроившись в прохладе,
Чужой махоркою дыми,
Кряхти, вздыхай – не скуки ради,
А за компанию с людьми.
И словно всяк – хозяин – барин,
И ни к чему спешить домой…
Но я особо благодарен
Тем дням за ранний навык мой.
За то, что там ребенком малым
Познал, какие чудеса
Творит союз огня с металлом
В согласье с волей кузнеца
Я видел в яви это диво,
Как у него под молотком
Рождалось
Корчуют лес и рубят дом.
Я им гордился бесконечно,
Я знал уже, что мастер мог
Тем молотком своим кузнечным
Сковать такой же молоток.
Я знал не только понаслышке,
Что труд его в большой чести,
Что без железной кочедыжки
И лаптя даже не сплести.
Мне с той поры в привычку стали
Дутья тугой, бодрящий рев,
Тревожный свет кипящей стали
И под ударом взрыв паров.
И садкий бой кувалды древней,
Что с горделивою тоской
Звенела там, в глуши деревни,
Как отзвук славы заводской.
…Пол
И дался случай мне судьбой
Кувалду главную Урала
В работе видеть боевой.
И хоть волною грозной жара
Я был далеко отстранен,
Земля отчетливо дрожала
Под той кувалдой в тыщи тонн.
Казалось, с каждого удара
У всех под пятками она
С угрюмым стоном припадала,
До скальных недр потрясена…
И пусть тем грохотом вселенским
Я был вначале оглушен,
Своей кувалды деревенской
Я в нем родной расслышал звон.
Я запах, издавна знакомый,
Огня с окалиной вдыхал,
Я был в той кузнице, как дома.
Хоть знал,
Что это был Урал.
Урал!
Завет веков и вместе-
Предвест
И в наши души, точно песня,
Могучим басом входит он-
Урал!
Опорный край державы,
Ее добытчик и кузнец,
Ровесник древней нашей славы
И славы нынешней творец.
Когда на запад эшелоны,
На край пылающей земли
Тот груз, до срока зачехленный,
Столов и гусениц везли,-
Тогда, бывало, поголовно
Весь фронт огромный повторял
Со вздохом нежности сыновней
Два слова:
- Батюшка Урал…
Когда добром его груженный,
На встречной скорости состав,
Как сквозь тоннель гремит бетонный,
С прогибом рельсов даль прорвав,-
Не диво мне, что люд вагонный,
Среди своих забот, забав,
Невольно связь речей теряя,
На миг как будто шапку снял,
Примолкнет, сердцем повторяя
Два слова:
-Батюшка Урал…
Урал!
Я нынче еду мимо,
И что –то сжалося в груди:
Тебя, как будто край родимый,
Я оставляю позади.
Но сколько раз в дороге дальней
Я повторю – как лег, как встал,-
И все теплей и благородней
Два слова:
-Батюшка Урал…
Урал!
Невольною печалью
Я отдаю прощанью дань…
А за Уралом-
Зауралье,
А там своя, иная даль.
Две дали
Иная даль, иная зона,
И не гранит под полотном-
Глухая мякоть чернозема
И степь без края за окном.
И на ее равнине плоской-
Где малой рощицей, где врозь-
Старообрядные березки
Белеют – голые, как кость.
Идут, сквозные, негустые,
Вдоль горизонта зеленя
Да травы изжелта – седые,
Под ветром ждущие огня.
И час за часом край все шире,
Уже он день и два в окне,
Уже мы едем в той стране,
Где говорят:
-У нас, в Сибири…
Сиб
Не что – то там в дали,
Во мгле моей дороги длинной,
Не бог весть где, не край земли,
А край такой же серединный,
Как на Урале был Ура,
А там – Поволжье, Подмосковье,
И все, что ты уже терял
За неустанной встречной новью.
И ненасытная мечта
В пути находит неизменно:
Две дали разом – та и та-
Влекут к себе одновременно…
Стожок подщипанны
Колодец, будка путевая.
И в оба от нее конца
Уходят, землю обвивая,
Две эти дали, как одна.
И обе вдруг душе предстали.
И до краев душа полна
Теплом восторга и печали…
Опять рассвет вступил в окно-
Ему все ближе путь с востока,
А тот стожок давным – давно
Уже на западе далеко.
И словно год назад прошли
Уральской выемки откосы,
Где громоздились из земли
Пласты породы, как торосы.
И позади, вдали места,
Что там же шли в окне вагона.
И Волга с волжского моста,
И все за нею перегоны.
Столичный пригород, огни,
Что этот поезд провожали,
И те, что в этот час в тени
Или в лучах закатных дали…
С дороги – через всю страну-
Я вижу очий край смоленский
И вспомнить вновь не премину
Мой первый город деревенский.
Он славой с древности гремел,
Но для меня в ребячью пору
Названья даже не имел-
Он был один, был просто город.
И, как тогда я ни был мал,
Я не забы и не забуду
Тот запах, что в избу вступал
С отцом, приехавшим оттуда.
Как будто с поскрипом сеней,
С морозным облаком надворья,
В былинках сена из саней.
Сам город прибывал в Загорье.
Не
Тревожно – праздничный и пряный,
Тот запах жизни был иной-
Такой немыслимой и странной.
Он долго жил для нас во всем:
В гостинце каждом и покупке,
В нагольном старом полушубке,
Что побыл в городе с отцом…
Волненью давнему парнишке
Доступна полностью душа,
Как вспомню запах первой книжки
И самый вкус карандаша…
Всем, чем к земле родной привязан,
Чем каждый день и час дышу,
Я, как бы ни было, обязан
Той книжке и карандашу;
Тому ребячьему смятенью,
С каким касался их рукой
И приступал к письму и чтенью-
Науке первой городской.
И что ж таког
Я к той поре глухим не стал
И все взыскательнее память
К началу всех моих начал!
Я счастлив тем, что я оттуда,
Из той зимы, из той избы.
И счастлив тем, что я не чудо
Особой, избранной судьбы.
Мы все – почти что поголовно-
Оттуда люди, от земли,
И дальше дела родословной
Не знаем: предки не вели,
Не беспокоились о древе,
Рождались, жили в свой черед,
Хоть род и мой – он так же древен,
Как, скажем, твой, читатель, род…
Читатель!
Друг из самых лучших,
Из всех попутчиков попутчик,
Их всех своих особо свой,
Все кряду слушать мастер дивный,
Неприхотливый, безунывный.
(Не то что слушатель иной,
Что нам встречается в натуре:
То у него сонливый вид,
То он свистит, глаза прищуря,
То сам прорваться наровит.)
Пусть ты меня уже оставил,
Загнув странички уголок,
Зевнул – хоть это против правил-
И даже пусть на некий срок
Вздремнул ты, лежа или сидя,
Устав от множества стихов,
Того не зная и не видя,
Я на тебя и не в обиде:
Я сам, по слабости, таков.
Меня, опять же, не убудет,
Коль скажешь ты иль кто другой:
Не многоват
Подряд материи такой,
Как отступленья, восклицанья
Да оговорок этих тьма?
Не стать ли им чрезмерной данью
Заветам старого письма?
Я повторю великодушно:
Не хлопочи о том, дружок,-
Читай, пока не станет скучно,
И я – молчок.
Тебя я тотчас покидаю,
Поникнув скромно головой.
Я не о том совсем мечтаю,
Чтоб был читатель волевой,
Что, не страшась печатной тины,
Вплоть до конца несет свой крест
И в силу самодисциплины
Что преподносит, то и ест.
Нет, мне читатель слабовольный,
Нестойкий, пуганый милей:
Уж если вник,- с меня довольно,
Горжусь победою моей,
Волнуясь, руки потираю:
Ты – мой.
И холод по спине:
А вдруг такого потеряю?
Тогда конец и горе мне.
Тогда забьюсь в куток под лавкой
И затаю свою беду.
А нет – на должность с твердой ставкой
В Союз писателей пойду…
Продолжим, стало быть, беседу.
Для одного тебя, учти,
Я с юных дней иду и еду
И столько лет уже в пути.
И все одна командировка
Она мне слишком дорога…
Но что там – вроде остановка?
-Какая станция?
-Тайга.
Состав стоит, пробег немалый.
В пути оставив за хвостом.
И от уставшего металла
Внизу течет звенящий стон.
Снаружи говор оживленный,
В огне перрон, как днем светло.
Опять за стенкою вагонной
Полтыщи верст в ночи прошло.
Прошли мосты, проплыли реки,
Минули целые края,
Которых, может быть, вовеки
Вот так и не увижу я,
И что за земли – знать не буду-
Во сне ушли из – под колес…
А тут
Не вспять ли время подалось?
Как будто мы в таежный пояс
Вошли за станцией Тайгой.
Теплом полей обдутый поезд
Как будто взял маршрут другой.
Как будто вдруг сменился климат:
Зима – и все вокруг бело.
Сухой пурги дремотным дымом
Костлявый лес заволокло…
Но с путевой надежной сталью
Смыкая туго сталь колес,
Спешит состав за новой далью.
Гребет пространство паровоз.
И разрыв
Что отступает с двух сторон,
На две большие половины,
На юг и север вдоль окон.
Сквозь муть пурги еще невнятно
Вступает новый край в права.
А где – то там, в дали обратной,-
Урал, и Волга, и Москва,
Смоленск, мосты и переправы
Днепра, Березины, Двины,
Весь запад – до границ державы
И дальше – по следам войны,
По рубежам ее остывшим,
По блиндажам ее оплывшим,
По стольким памятным местам…
Я здесь, в пути, но я и там-
И в той дороге незабвенной,
У тех, у дорогих могил,
Где мой герой поры военной
С войскам фронта проходил.
Хоть та пора все Дале, Дале,
Все больше верст, все больше дней.
Хоть свет иной, желанной дали
В окне вагона все видней.
Пора! Ударил отправленье
Вокзал, огнями залитой,
И жизнь, что прожита с рожденья,
Уже как будто за чертой.
Я видел, может быть, полсвета
И вслед за веком жить спешил,
А между тем дороги этой
За столько лет не совершил;
Хотя своей считал дорогой
И про себя ее берег,
Как книгу, что прочесть до срока
Все собирался и не мог.
Мешало многое другое,
Что нынче в памяти у всех.
Мне нужен был запас покоя,
Чтоб ей отдаться без помех.
Но книги первую страницу
Я открываю в срок такой,
Когда покой, как говориться
Опять уходит на покой…
Я еду. Малый дом со мною,
Что каждый в путь с собой берет.
А мир огромный за стеною,
Как за бортом вода, ревет.
Он над моей поет постелью
И по стеклу сечет крупой,
Дурной, безвременной метелью
Свистит и воет в разнобой.
Он полон сдавленной тревоги,
Беды, что очереди ждет.
Он здесь еще слышней, в дороге,
Лежащей прямо на восход…
Я еду. Спать бы на здоровье,
Но мне покамест не до сна:
Еще огнями Подмосковья
Снаружи ночь озарена.
Еще мне хват
Еще московских суток жаль.
Еще такая даль до Волги,
А там – то и начнется даль-
За той великой водной гранью.
И эта лестница из шпал,
Пройдя Заволжье,
Предуралье,
Взойдет отлого на Урал.
Урал, чьей выработки сталью
Звенит под нами магистраль.
А за Уралом-
Зауралье,
А там своя, иная даль.
А там Байкал, за тою далью,-
В полсуток обогнуть едва ль,-
А за Байкалом –
Забайкалье.
А там еще другая
Что обернется далью новой.
А та, неведомая мне,
Еще с иной, большой, суровой,
Сомкнется и пройдет в окне…
А той порой, отменно точный,
Всего пути исполнив срок,
Придет состав дальневосточный
На Дальний, собственно, Восток,
Где перед станцией последней,
У пограничного столба,
Сдается мне, с земли соседней
Глухая слышится пальба.
Но я еще с Москвою вместе,
Еще во времени одном.
И, точно дома перед сном,
ЕЕ последних жду известий;
Она свой голос подает
И мне в моей дороге дальней.
А там из – за моря восход
Встает, как зарево, печальный,
И день
Вступает в горы и долины,
Где городов и деревень
Дымятся вновь и вновь руины.
И длится вновь бессонный труд,
Страда защитников Кореи.
С утра усталые ревут
Береговые батареи…
Идут бои горит земля.
Не нов, не нов жестокий опыт:
Он в эти горы и поля
Перенесен от стен Европы.
И вы, что горе привезли
На этот берег возрожденный,
От вашей собственной земли
Всем океаном отделенный,-
Хоть в цвет иной рядитесь вы,
Но ошибется мир едва ли:
Мы вас встречали из Москвы
И до Берлина провожали…
Народ – подвижник
Оружье зла оружьем встретил.
За грех войны – карал войной,
За смерть – печалью смерти метил.
В борьбе исполнен новых сил,
Он в годы грозных испытаний
Восток и Запад пробудил
И вот –
Полмира в нашем стане!
Что ж или тот урок забыт,
И вновь, под новым только флагом,
Живой душе война грозит,
Идет на мир знакомым шагом?
И, чуждый жизни, этот шаг,
Врываясь в речь ночных известий,
У человечества в ушах
Стоит, как явь и как предвестье.
С ним не забыться, не уснуть,
С ним не обвыкнуть и не сжиться.
Он - как земля во рту на грудь
Зарытым заживо ложится…
Дор
Окрестный мир страны обширной,
Родные русские поля,
В ночи мерцающие мирно,-
Не вам ли памятны года,
Когда по этой магистрали
Во тьме оттуда и туда
Составы без огней бежали;
Когда тянулись в глубь страны
По этой насыпи и рельсам
Заводы – беженцы войны-
И с ними люди – погорельцы;
Когда, стволы зениток ввысь
Подняв над «улицей зеленой»,
Безостановочно неслись
Туда, на запад, эшелоны.
И только,
Тоски немой и бесконечной
Из роты маршевой солдат
Кидал на санитарный встречный…
Та память вынесенных мук
Жива, притихшая, в народе,
Как рана, что нет – нет – и вдруг
Заговорит к дурной погоде.
Но, люди, счастье наше в том,
Что счастья мы хотим упорно,
Что на века мы строим дом,
Свой мир живой и рукотворный.
Он всех людских надежд оплот,
Он всем людским сердцам доступен.
Его ли смерти мы уступим?..
На Спасской башне полночь бьет...
В доро
Лиха беда – пути начало,
Запев дается тяжело,
А там глядишь: пошло, пожалуй?
Строка к строке – ну да, пошло.
Да как пошло!
Сама дорога,-
Ты только душу ей отдай,-
Твоя надежная подмога,
Тебе несет за далью – даль.
Перо поспешно по бумаге
Ведет, и весело тебе:
Взялся огонь, и доброй тяги
Играет музыка в трубе.
И счастья верные приметы:
Озноб, тревожный сердца стук,
И сладким жаром лоб согретый,
И дрожь до дела жадных рук…
Когда в безвестности до срока,
Не на виду еще, поэт
Творит свой подвиг одиноко,
Заветный свой хранит секрет;
Готовит людям свой подарок,
В тиши затеянный давно,-
Он может быть больным и старым,
Усталым – счастлив все равно.
И даже
Нелепый толк, обидный суд,
Когда бранить его жестоко
На первом выходе начнут,-
Он слышит это и не слышит
В заботах нового труда,
Тем часом он – поэт, он пишет,
Он занимает города.
И все при нем в том добром часе,
Его Варшава и Берлин,
И слава, что еще в запасе,
И он на свете не один.
И пусть за критиками следом
В тот гордый мир войдет жена,
Коснувшись, к слову, за обедом
Вопросов хлеба и пшена,-
Все эти беды –
К малым бедам,
Одна беда ему страшна.
Она придет в иную пору,
Когда он некий перевал
Преодолел, взошел на гору
И отовсюду виден стал.
Когда он всеми дружно встрече
Самим Фадеевым отмечен,
Пшеном в избытке обеспечен,
Друзьями в критики намечен,
Почти уже увековечен,
И хвать писать –
Пропал запал!
Пропал запал.
По всем приметам
Твой горький день вступил в права.
Все – звоном, запахом и цветом –
Нехороши тебе слова;
Недостоверны мысли, чувства,
Ты строго взвесил их – не те…
И все вокруг мертво и пусто,
И тошно в этой пустоте.
Да, дело будто бы за малым,
А хвать – похвать – и не рожна.
И здесь беда, что впрямь страшна,
Здесь худо быть больным, усталым,
Здесь горько молодость нужна!
Чтоб не смериться виновато,
Не быть у прошлого в долгу,
Не говорить: я мог когда – то,
А вот уж больше не могу.
Но верным прежде быть гордыне,
Когда ты щедрый, не скупой,
И все, что сделано доныне,
Считаешь только черновой.
Когда, заминкой не встревожен,
Еще беспечен ты и смел,
Еще не думал, что положен
Тебе хоть где – нибудь предел;
Когда – покамест суд да справа –
Богат, широк – полна душа –
Ты водку пьешь еще до славы,-
Не потому, что хороша.
И врешь еще для интересу,
Что нету сна,
И жизнь сложна…
Ах, как ты горько, до зарезу,
Попозже, молодость, нужна!
Пришла беда – и вроде не с кем
Делиться этою бедой.
А время жмет на все железки,
И не проси его:
-Постой!
Повремени, крутое время,
Дай осмотреться,
Дай мне в пути поспеть со всеми,
А то, мол, тяжко одному…
И знай, поэт, ты нынче вроде
Как тот солдат, что от полка
Отстал случайно на походе.
И сушит рот ему тоска.
Бредет обочиной дороги
Туда ли, нет – не знает сам,
И счет в отчаянной тревоге
Ведет потерянным часам.
Один в пути – какой он житель!
Догнать, явиться: виноват,
Отстал, взыщите, накажите…
А как наказан, так – солдат!
Так свой опять – и дело свято.
Хоть потерпел, зато учен.
А что еще там ждет солдата,
То все на свете нипочем…
Изведав горькую тревогу,
В беде уверившись вполне,
Я в эту бросился дорогу,
Я знал, она поможет мне.
Иль не меня четыре года,
Покамест шла войны страда,
Трепала всякая погода,
Мотала всякая езда.
И был мне тот режим не вреден,
Я жил со всеми наравне.
Д
Не только свету, что в окне.
Скорее вон из кельи тесной,
И все не так, и ты хорош,-
Самообман давно известный,
Давно испытанный, а все ж-
Пусть трезвый опыт не перечит,
Что нам дорога – лучший быт.
Она трясет и бьет,
А – лечит.
И старит нас,
А – молодит.
Понять ли доброму соседу,
Что подо мной внизу в купе,
Как сладко мне слова:»Я еду,
Я еду»,- повторять себе.
И сколько есть в дороге станций,
Наверно б, я на каждой мог
Сойти с вещами и остаться
На некий неизвестный срок.
Я рад любому месту в мире,
Как новожил московский тот,
Что счастлив жить в любой квартире,
Какую бог ему пошлет.
Я в скуку дальних мест не верю,
И край, где нынче нет меня,
Я ощущаю, как потерю
Из жизни вы бывшего дня.
Я сердце по свету рассеять
Готов. Везде хочу поспеть.
Нужны мне разом
Юг и север,
Восток и запад,
Лес и степь;
Моря и камен
И вольный плес равнинных рек,
И мой родной далекий город,
И тот, где не был я вовек;
И те края, куда я еду,
И те места, куда – нет- нет-
По зарастающему следу
Уводит память давних лет…
Есть два разряда путешествий:
Один – пускаться с места вдаль;
Другой – сидеть себе на месте,
Листать обратно календарь.
На этот раз резон особый
Их сочетать позволит мне.
И тот и тот – мне кстати оба,
И путь мой выгоден вдвойне.
Помимо прочего, при этом
Я полон радости побыть
С самим собою, с белым светом,
Что в жизни вспомнить, что забыть…
Но знай,
С отрадой лежа на боку,
Сложил я, будучи в дороге,
От службы как бы в отпуску,
Подальше как бы от начальства.
И если доброй ты души,
Ты на меня не ополчайся
И суд свой править не спеши.
Не метусись, как критик вздорный,
По пустякам не трать огня.
И не ищи во мне упорно
Того, что знаешь без меня…
Повремени вскрывать причины
С угрюмой важностью лица.
Прочти хотя б до половины,
Авось – прочтешь и до конца.
Семь тысяч рек
Еще скво
Расслышал я под стук колес,
Как слово первое о Волге
Негромко кто – то произнес.
Встаю – вагон с рассвета в сборе,
Теснясь у каждого окна,
Уже толпится в коридоре,-
Уже вблизи была она.
И пыл волненья необычный
Всех сразу сблизил меж собой,
Как перед аркой пограничной
Иль в первый раз перед Москвой…
И мы стоим с майором в паре,
Припав к стеклу, плечо в плечо,
С кем ночь в купе одном проспали
И не знакомились еще.
Стоим и жадно курим оба,
Полны взаимного добра,
Как будто мы друзья до гроба
Иль вместе выпили с утра.
И уступить спешим друг другу
Мы лучший краешек окна.
И вот мою он тронул руку
И словно выдохнул:
-Она!
-Она!
И тихо засмеялся,
Как будто Волгу он, сосед,
Мне обещал, а сам боялся,
Что вдруг ее на месте нет.
-Она!-
И справа, недалеко,
Моста не видя впереди,
Мы видим плес ее широкий
В разрыве поля на пути.
Казалось, поезд этот с ходу-
Уже спасенья не проси-
Взлетит, внизу оставив воду,
Убрав колеса, как шасси.
Но нет, смиренно ход убавив
У будки крохотной поста,
Втянулся он, как подобает,
В тоннель решетчатый моста.
И загремел над ширью плеса,
Покамест сотни звонких шпал,
Поспешно легших под колеса,
Все до одной не перебрал…
И не успеть вглядеться
А вот уже ушла из глаз
И позади осталась Волга,
В пути не покидая нас;
Не уступая добровольно
Раздумий наших и речей
Ничьей иной красе окольной
И даже памяти ничьей.
Ни этой дали, этой шири,
Что новый край за ней простер.
Ни дерзкой славе рек Сибири.
Коль их касался разговор.
Ни заграницам отдаленным,
Ни любопытной старине,
Ни городам, вчера рожденным,
Как будто взятым на войне.
Ни новым замысл
Ни самым, может быть, твоим
Воспоминаньям береженым,
Местам, делам и дням иным…
Должно быть , той влекущей силой,
Что люди знали с давних лет,
Она сердца к себе манила,
Звала их за собою вслед.
Туда, где нынешнею славой
Не смущена еще ничуть,
Она привычно, величаво
Свой древний совершала путь…
Сем тысяч рек,
Ни в чем не равных:
И с гор стремящих бурный бег,
И меж полей в изгибах плавных
Текущих в даль – семь тысяч рек
Она со всех концов собрала-
Больших и малых – до одной,
Что от Валдая до Урала
Избороздили шар земной.
И в том родстве переплетенном,
Одной причастные семье,
Как будто древом разветвленным
Расположились на земле.
Пусть воды их в ее теченье
Неразличимы
Краев несчетных отраженье
Уносит волжская волна.
В нее смотрелось пол – России:
Равнины, горы и леса,
Сады и парки городские,
И вся наземная краса-
Кремлевских стен державный гребень,
Соборов главы и кресты,
Ракиты старых сельских гребель.
Многопролетные мосты,
Заводы, вышки буровые,
Деревни с пригородом смесь,
И школьный дом, где ты впервые
Узнал, что в мире Волга есть…
Вот почему нельзя не верить,
Любуясь этою волной,
Что сводит Волга –берег в берег-
Восток и запад над собой;
Что оба края воедино
Над нею сблизились навек;
Что Волга – это середина
Земли родной.
Семь тысяч рек!
В степи к назначенному сроку,
Извечный свой нарушив ход,
Она пришла донской дорогой
В бескрайний плес всемирных вод.
Ее стремленью уступила
Водораздельная гора.
И стало явью то, что было
Мечтой еще царя Петра;
Наметкой смутной поколений,
Нуждой, что меж несчетных дел
И нужд иных великий Ленин
Уже тогда в виду имел…
Пусть в океанском том смешенье
Ее волна растворена
Земли родимой отраженье
Уже и там несет она.
Пусть реки есть, каким дорога
Сама собой туда дана
И в мире слава их полна;
Пусть реки есть мощней намного –
Но Волга – матушка одна!
И званье матушки носила
В пути своем не век, не два-
На то особые права-
Она,
Да матушка Россия,
Да с ними матушка Москва.
…Сидим в купе с майором рядом,
Как будто взяли перевал.
Он, мой сосед, под Сталинградом
За эту Волгу воевал.
Две кузницы
На
В тени обкуренных берез
Стояла кузница в Загорье,
И при ней с рожденья рос.
И отсвет жара горнового
Под закопченным потолком,
И свежесть пола земляного,
И запах дыма с деготьком-
Привычны мне с тех пор, пожалуй,
Как там, взойдя к отцу в обед,
Мать на руках меня держала,
Когда ей было двадцать лет…
Я помню нашей наковальни
В лесной тиши сиротский звон,
Такой усталый и печальный
По вечерам, как будто он
Вещал вокруг о жизни трудной,
О скудной выручкою дне
В той, небогатой, многолюдной,
Негромкой нашей стороне.
Где меж болот, кустов и леса
Терялись бойкие пути;
Где мог бы все свое железо
Мужик под мышкой унести;
Где был заказчик – гость случайный,
Что к кузнецу раз в десять лет
Ходил, как к доктору, от крайней
Нужды, когда уж мочи нет.
И этот голос наковальни,
Да скрип мехов, да шум огня
С далекой той поры начальной
В ушах не молкнет у меня.
Не молкнет память жизни бедной,
Обидной, горькой и глухой,
Пускай исчезнувшей бесследно,
С отцом ушедшей на покой.
И пусть она не повторится,
Но я с нее свой начал путь,
Я и добром, как говорится,
Ее обязан помянуть.
За все ребячьи впечатле
Что в зрелый век с собой принес;
За эту кузницу под тенью
Дымком обкуренных берез.
На малой той частице света
Была она для всех вокруг
Тогдашним клубом, и газетой,
И академией наук.
И с топором отхожим плотник,
И старый воин – грудь в крестах,
И местный мученик – охотник
С ружьишком ветхим на гвоздях;
И землемер, и дьякон медный,
И в блесках сбруи коновал,
И скупщик лиха Ицка бедный,-
И кто там только не бывал!
Там был приют суждений ярых
О недалекой старине,
О прежних выдумщиках – барах,
Об ихней пище и вине;
О загранице и России,
О хлебных сказочных краях,
О боге, о нечистой силе,
О полководцах и царях;
О нуждах мира волостного,
Затменьях солнца и луны,
О наставленья Льва Толстого
И притесненья от казны…
Та м человеческой природе
Отрада редкая была-
Побыть в охоту на народе,
Забыть, что жизнь не весела.
Сиди, пристроившись в прохладе,
Чужой махоркою дыми,
Кряхти, вздыхай – не скуки ради,
А за компанию с людьми.
И словно всяк – хозяин – барин,
И ни к чему спешить домой…
Но я особо благодарен
Тем дням за ранний навык мой.
За то, что там ребенком малым
Познал, какие чудеса
Творит союз огня с металлом
В согласье с волей кузнеца
Я видел в яви это диво,
Как у него под молотком
Рождалось
Корчуют лес и рубят дом.
Я им гордился бесконечно,
Я знал уже, что мастер мог
Тем молотком своим кузнечным
Сковать такой же молоток.
Я знал не только понаслышке,
Что труд его в большой чести,
Что без железной кочедыжки
И лаптя даже не сплести.
Мне с той поры в привычку стали
Дутья тугой, бодрящий рев,
Тревожный свет кипящей стали
И под ударом взрыв паров.
И садкий бой кувалды древней,
Что с горделивою тоской
Звенела там, в глуши деревни,
Как отзвук славы заводской.
…Пол
И дался случай мне судьбой
Кувалду главную Урала
В работе видеть боевой.
И хоть волною грозной жара
Я был далеко отстранен,
Земля отчетливо дрожала
Под той кувалдой в тыщи тонн.
Казалось, с каждого удара
У всех под пятками она
С угрюмым стоном припадала,
До скальных недр потрясена…
И пусть тем грохотом вселенским
Я был вначале оглушен,
Своей кувалды деревенской
Я в нем родной расслышал звон.
Я запах, издавна знакомый,
Огня с окалиной вдыхал,
Я был в той кузнице, как дома.
Хоть знал,
Что это был Урал.
Урал!
Завет веков и вместе-
Предвест
И в наши души, точно песня,
Могучим басом входит он-
Урал!
Опорный край державы,
Ее добытчик и кузнец,
Ровесник древней нашей славы
И славы нынешней творец.
Когда на запад эшелоны,
На край пылающей земли
Тот груз, до срока зачехленный,
Столов и гусениц везли,-
Тогда, бывало, поголовно
Весь фронт огромный повторял
Со вздохом нежности сыновней
Два слова:
- Батюшка Урал…
Когда добром его груженный,
На встречной скорости состав,
Как сквозь тоннель гремит бетонный,
С прогибом рельсов даль прорвав,-
Не диво мне, что люд вагонный,
Среди своих забот, забав,
Невольно связь речей теряя,
На миг как будто шапку снял,
Примолкнет, сердцем повторяя
Два слова:
-Батюшка Урал…
Урал!
Я нынче еду мимо,
И что –то сжалося в груди:
Тебя, как будто край родимый,
Я оставляю позади.
Но сколько раз в дороге дальней
Я повторю – как лег, как встал,-
И все теплей и благородней
Два слова:
-Батюшка Урал…
Урал!
Невольною печалью
Я отдаю прощанью дань…
А за Уралом-
Зауралье,
А там своя, иная даль.
Две дали
Иная даль, иная зона,
И не гранит под полотном-
Глухая мякоть чернозема
И степь без края за окном.
И на ее равнине плоской-
Где малой рощицей, где врозь-
Старообрядные березки
Белеют – голые, как кость.
Идут, сквозные, негустые,
Вдоль горизонта зеленя
Да травы изжелта – седые,
Под ветром ждущие огня.
И час за часом край все шире,
Уже он день и два в окне,
Уже мы едем в той стране,
Где говорят:
-У нас, в Сибири…
Сиб
Не что – то там в дали,
Во мгле моей дороги длинной,
Не бог весть где, не край земли,
А край такой же серединный,
Как на Урале был Ура,
А там – Поволжье, Подмосковье,
И все, что ты уже терял
За неустанной встречной новью.
И ненасытная мечта
В пути находит неизменно:
Две дали разом – та и та-
Влекут к себе одновременно…
Стожок подщипанны
Колодец, будка путевая.
И в оба от нее конца
Уходят, землю обвивая,
Две эти дали, как одна.
И обе вдруг душе предстали.
И до краев душа полна
Теплом восторга и печали…
Опять рассвет вступил в окно-
Ему все ближе путь с востока,
А тот стожок давным – давно
Уже на западе далеко.
И словно год назад прошли
Уральской выемки откосы,
Где громоздились из земли
Пласты породы, как торосы.
И позади, вдали места,
Что там же шли в окне вагона.
И Волга с волжского моста,
И все за нею перегоны.
Столичный пригород, огни,
Что этот поезд провожали,
И те, что в этот час в тени
Или в лучах закатных дали…
С дороги – через всю страну-
Я вижу очий край смоленский
И вспомнить вновь не премину
Мой первый город деревенский.
Он славой с древности гремел,
Но для меня в ребячью пору
Названья даже не имел-
Он был один, был просто город.
И, как тогда я ни был мал,
Я не забы и не забуду
Тот запах, что в избу вступал
С отцом, приехавшим оттуда.
Как будто с поскрипом сеней,
С морозным облаком надворья,
В былинках сена из саней.
Сам город прибывал в Загорье.
Не
Тревожно – праздничный и пряный,
Тот запах жизни был иной-
Такой немыслимой и странной.
Он долго жил для нас во всем:
В гостинце каждом и покупке,
В нагольном старом полушубке,
Что побыл в городе с отцом…
Волненью давнему парнишке
Доступна полностью душа,
Как вспомню запах первой книжки
И самый вкус карандаша…
Всем, чем к земле родной привязан,
Чем каждый день и час дышу,
Я, как бы ни было, обязан
Той книжке и карандашу;
Тому ребячьему смятенью,
С каким касался их рукой
И приступал к письму и чтенью-
Науке первой городской.
И что ж таког
Я к той поре глухим не стал
И все взыскательнее память
К началу всех моих начал!
Я счастлив тем, что я оттуда,
Из той зимы, из той избы.
И счастлив тем, что я не чудо
Особой, избранной судьбы.
Мы все – почти что поголовно-
Оттуда люди, от земли,
И дальше дела родословной
Не знаем: предки не вели,
Не беспокоились о древе,
Рождались, жили в свой черед,
Хоть род и мой – он так же древен,
Как, скажем, твой, читатель, род…
Читатель!
Друг из самых лучших,
Из всех попутчиков попутчик,
Их всех своих особо свой,
Все кряду слушать мастер дивный,
Неприхотливый, безунывный.
(Не то что слушатель иной,
Что нам встречается в натуре:
То у него сонливый вид,
То он свистит, глаза прищуря,
То сам прорваться наровит.)
Пусть ты меня уже оставил,
Загнув странички уголок,
Зевнул – хоть это против правил-
И даже пусть на некий срок
Вздремнул ты, лежа или сидя,
Устав от множества стихов,
Того не зная и не видя,
Я на тебя и не в обиде:
Я сам, по слабости, таков.
Меня, опять же, не убудет,
Коль скажешь ты иль кто другой:
Не многоват
Подряд материи такой,
Как отступленья, восклицанья
Да оговорок этих тьма?
Не стать ли им чрезмерной данью
Заветам старого письма?
Я повторю великодушно:
Не хлопочи о том, дружок,-
Читай, пока не станет скучно,
И я – молчок.
Тебя я тотчас покидаю,
Поникнув скромно головой.
Я не о том совсем мечтаю,
Чтоб был читатель волевой,
Что, не страшась печатной тины,
Вплоть до конца несет свой крест
И в силу самодисциплины
Что преподносит, то и ест.
Нет, мне читатель слабовольный,
Нестойкий, пуганый милей:
Уж если вник,- с меня довольно,
Горжусь победою моей,
Волнуясь, руки потираю:
Ты – мой.
И холод по спине:
А вдруг такого потеряю?
Тогда конец и горе мне.
Тогда забьюсь в куток под лавкой
И затаю свою беду.
А нет – на должность с твердой ставкой
В Союз писателей пойду…
Продолжим, стало быть, беседу.
Для одного тебя, учти,
Я с юных дней иду и еду
И столько лет уже в пути.
И все одна командировка
Она мне слишком дорога…
Но что там – вроде остановка?
-Какая станция?
-Тайга.
Состав стоит, пробег немалый.
В пути оставив за хвостом.
И от уставшего металла
Внизу течет звенящий стон.
Снаружи говор оживленный,
В огне перрон, как днем светло.
Опять за стенкою вагонной
Полтыщи верст в ночи прошло.
Прошли мосты, проплыли реки,
Минули целые края,
Которых, может быть, вовеки
Вот так и не увижу я,
И что за земли – знать не буду-
Во сне ушли из – под колес…
А тут
Не вспять ли время подалось?
Как будто мы в таежный пояс
Вошли за станцией Тайгой.
Теплом полей обдутый поезд
Как будто взял маршрут другой.
Как будто вдруг сменился климат:
Зима – и все вокруг бело.
Сухой пурги дремотным дымом
Костлявый лес заволокло…
Но с путевой надежной сталью
Смыкая туго сталь колес,
Спешит состав за новой далью.
Гребет пространство паровоз.
И разрыв
Что отступает с двух сторон,
На две большие половины,
На юг и север вдоль окон.
Сквозь муть пурги еще невнятно
Вступает новый край в права.
А где – то там, в дали обратной,-
Урал, и Волга, и Москва,
Смоленск, мосты и переправы
Днепра, Березины, Двины,
Весь запад – до границ державы
И дальше – по следам войны,
По рубежам ее остывшим,
По блиндажам ее оплывшим,
По стольким памятным местам…
Я здесь, в пути, но я и там-
И в той дороге незабвенной,
У тех, у дорогих могил,
Где мой герой поры военной
С войскам фронта проходил.
Хоть та пора все Дале, Дале,
Все больше верст, все больше дней.
Хоть свет иной, желанной дали
В окне вагона все видней.
Пора! Ударил отправленье
Вокзал, огнями залитой,
И жизнь, что прожита с рожденья,
Уже как будто за чертой.
Я видел, может быть, полсвета
И вслед за веком жить спешил,
А между тем дороги этой
За столько лет не совершил;
Хотя своей считал дорогой
И про себя ее берег,
Как книгу, что прочесть до срока
Все собирался и не мог.
Мешало многое другое,
Что нынче в памяти у всех.
Мне нужен был запас покоя,
Чтоб ей отдаться без помех.
Но книги первую страницу
Я открываю в срок такой,
Когда покой, как говориться
Опять уходит на покой…
Я еду. Малый дом со мною,
Что каждый в путь с собой берет.
А мир огромный за стеною,
Как за бортом вода, ревет.
Он над моей поет постелью
И по стеклу сечет крупой,
Дурной, безвременной метелью
Свистит и воет в разнобой.
Он полон сдавленной тревоги,
Беды, что очереди ждет.
Он здесь еще слышней, в дороге,
Лежащей прямо на восход…
Я еду. Спать бы на здоровье,
Но мне покамест не до сна:
Еще огнями Подмосковья
Снаружи ночь озарена.
Еще мне хват
Еще московских суток жаль.
Еще такая даль до Волги,
А там – то и начнется даль-
За той великой водной гранью.
И эта лестница из шпал,
Пройдя Заволжье,
Предуралье,
Взойдет отлого на Урал.
Урал, чьей выработки сталью
Звенит под нами магистраль.
А за Уралом-
Зауралье,
А там своя, иная даль.
А там Байкал, за тою далью,-
В полсуток обогнуть едва ль,-
А за Байкалом –
Забайкалье.
А там еще другая
Что обернется далью новой.
А та, неведомая мне,
Еще с иной, большой, суровой,
Сомкнется и пройдет в окне…
А той порой, отменно точный,
Всего пути исполнив срок,
Придет состав дальневосточный
На Дальний, собственно, Восток,
Где перед станцией последней,
У пограничного столба,
Сдается мне, с земли соседней
Глухая слышится пальба.
Но я еще с Москвою вместе,
Еще во времени одном.
И, точно дома перед сном,
ЕЕ последних жду известий;
Она свой голос подает
И мне в моей дороге дальней.
А там из – за моря восход
Встает, как зарево, печальный,
И день
Вступает в горы и долины,
Где городов и деревень
Дымятся вновь и вновь руины.
И длится вновь бессонный труд,
Страда защитников Кореи.
С утра усталые ревут
Береговые батареи…
Идут бои горит земля.
Не нов, не нов жестокий опыт:
Он в эти горы и поля
Перенесен от стен Европы.
И вы, что горе привезли
На этот берег возрожденный,
От вашей собственной земли
Всем океаном отделенный,-
Хоть в цвет иной рядитесь вы,
Но ошибется мир едва ли:
Мы вас встречали из Москвы
И до Берлина провожали…
Народ – подвижник
Оружье зла оружьем встретил.
За грех войны – карал войной,
За смерть – печалью смерти метил.
В борьбе исполнен новых сил,
Он в годы грозных испытаний
Восток и Запад пробудил
И вот –
Полмира в нашем стане!
Что ж или тот урок забыт,
И вновь, под новым только флагом,
Живой душе война грозит,
Идет на мир знакомым шагом?
И, чуждый жизни, этот шаг,
Врываясь в речь ночных известий,
У человечества в ушах
Стоит, как явь и как предвестье.
С ним не забыться, не уснуть,
С ним не обвыкнуть и не сжиться.
Он - как земля во рту на грудь
Зарытым заживо ложится…
Дор
Окрестный мир страны обширной,
Родные русские поля,
В ночи мерцающие мирно,-
Не вам ли памятны года,
Когда по этой магистрали
Во тьме оттуда и туда
Составы без огней бежали;
Когда тянулись в глубь страны
По этой насыпи и рельсам
Заводы – беженцы войны-
И с ними люди – погорельцы;
Когда, стволы зениток ввысь
Подняв над «улицей зеленой»,
Безостановочно неслись
Туда, на запад, эшелоны.
И только,
Тоски немой и бесконечной
Из роты маршевой солдат
Кидал на санитарный встречный…
Та память вынесенных мук
Жива, притихшая, в народе,
Как рана, что нет – нет – и вдруг
Заговорит к дурной погоде.
Но, люди, счастье наше в том,
Что счастья мы хотим упорно,
Что на века мы строим дом,
Свой мир живой и рукотворный.
Он всех людских надежд оплот,
Он всем людским сердцам доступен.
Его ли смерти мы уступим?..
На Спасской башне полночь бьет...
В доро
Лиха беда – пути начало,
Запев дается тяжело,
А там глядишь: пошло, пожалуй?
Строка к строке – ну да, пошло.
Да как пошло!
Сама дорога,-
Ты только душу ей отдай,-
Твоя надежная подмога,
Тебе несет за далью – даль.
Перо поспешно по бумаге
Ведет, и весело тебе:
Взялся огонь, и доброй тяги
Играет музыка в трубе.
И счастья верные приметы:
Озноб, тревожный сердца стук,
И сладким жаром лоб согретый,
И дрожь до дела жадных рук…
Когда в безвестности до срока,
Не на виду еще, поэт
Творит свой подвиг одиноко,
Заветный свой хранит секрет;
Готовит людям свой подарок,
В тиши затеянный давно,-
Он может быть больным и старым,
Усталым – счастлив все равно.
И даже
Нелепый толк, обидный суд,
Когда бранить его жестоко
На первом выходе начнут,-
Он слышит это и не слышит
В заботах нового труда,
Тем часом он – поэт, он пишет,
Он занимает города.
И все при нем в том добром часе,
Его Варшава и Берлин,
И слава, что еще в запасе,
И он на свете не один.
И пусть за критиками следом
В тот гордый мир войдет жена,
Коснувшись, к слову, за обедом
Вопросов хлеба и пшена,-
Все эти беды –
К малым бедам,
Одна беда ему страшна.
Она придет в иную пору,
Когда он некий перевал
Преодолел, взошел на гору
И отовсюду виден стал.
Когда он всеми дружно встрече
Самим Фадеевым отмечен,
Пшеном в избытке обеспечен,
Друзьями в критики намечен,
Почти уже увековечен,
И хвать писать –
Пропал запал!
Пропал запал.
По всем приметам
Твой горький день вступил в права.
Все – звоном, запахом и цветом –
Нехороши тебе слова;
Недостоверны мысли, чувства,
Ты строго взвесил их – не те…
И все вокруг мертво и пусто,
И тошно в этой пустоте.
Да, дело будто бы за малым,
А хвать – похвать – и не рожна.
И здесь беда, что впрямь страшна,
Здесь худо быть больным, усталым,
Здесь горько молодость нужна!
Чтоб не смериться виновато,
Не быть у прошлого в долгу,
Не говорить: я мог когда – то,
А вот уж больше не могу.
Но верным прежде быть гордыне,
Когда ты щедрый, не скупой,
И все, что сделано доныне,
Считаешь только черновой.
Когда, заминкой не встревожен,
Еще беспечен ты и смел,
Еще не думал, что положен
Тебе хоть где – нибудь предел;
Когда – покамест суд да справа –
Богат, широк – полна душа –
Ты водку пьешь еще до славы,-
Не потому, что хороша.
И врешь еще для интересу,
Что нету сна,
И жизнь сложна…
Ах, как ты горько, до зарезу,
Попозже, молодость, нужна!
Пришла беда – и вроде не с кем
Делиться этою бедой.
А время жмет на все железки,
И не проси его:
-Постой!
Повремени, крутое время,
Дай осмотреться,
Дай мне в пути поспеть со всеми,
А то, мол, тяжко одному…
И знай, поэт, ты нынче вроде
Как тот солдат, что от полка
Отстал случайно на походе.
И сушит рот ему тоска.
Бредет обочиной дороги
Туда ли, нет – не знает сам,
И счет в отчаянной тревоге
Ведет потерянным часам.
Один в пути – какой он житель!
Догнать, явиться: виноват,
Отстал, взыщите, накажите…
А как наказан, так – солдат!
Так свой опять – и дело свято.
Хоть потерпел, зато учен.
А что еще там ждет солдата,
То все на свете нипочем…
Изведав горькую тревогу,
В беде уверившись вполне,
Я в эту бросился дорогу,
Я знал, она поможет мне.
Иль не меня четыре года,
Покамест шла войны страда,
Трепала всякая погода,
Мотала всякая езда.
И был мне тот режим не вреден,
Я жил со всеми наравне.
Д
Не только свету, что в окне.
Скорее вон из кельи тесной,
И все не так, и ты хорош,-
Самообман давно известный,
Давно испытанный, а все ж-
Пусть трезвый опыт не перечит,
Что нам дорога – лучший быт.
Она трясет и бьет,
А – лечит.
И старит нас,
А – молодит.
Понять ли доброму соседу,
Что подо мной внизу в купе,
Как сладко мне слова:»Я еду,
Я еду»,- повторять себе.
И сколько есть в дороге станций,
Наверно б, я на каждой мог
Сойти с вещами и остаться
На некий неизвестный срок.
Я рад любому месту в мире,
Как новожил московский тот,
Что счастлив жить в любой квартире,
Какую бог ему пошлет.
Я в скуку дальних мест не верю,
И край, где нынче нет меня,
Я ощущаю, как потерю
Из жизни вы бывшего дня.
Я сердце по свету рассеять
Готов. Везде хочу поспеть.
Нужны мне разом
Юг и север,
Восток и запад,
Лес и степь;
Моря и камен
И вольный плес равнинных рек,
И мой родной далекий город,
И тот, где не был я вовек;
И те края, куда я еду,
И те места, куда – нет- нет-
По зарастающему следу
Уводит память давних лет…
Есть два разряда путешествий:
Один – пускаться с места вдаль;
Другой – сидеть себе на месте,
Листать обратно календарь.
На этот раз резон особый
Их сочетать позволит мне.
И тот и тот – мне кстати оба,
И путь мой выгоден вдвойне.
Помимо прочего, при этом
Я полон радости побыть
С самим собою, с белым светом,
Что в жизни вспомнить, что забыть…
Но знай,
С отрадой лежа на боку,
Сложил я, будучи в дороге,
От службы как бы в отпуску,
Подальше как бы от начальства.
И если доброй ты души,
Ты на меня не ополчайся
И суд свой править не спеши.
Не метусись, как критик вздорный,
По пустякам не трать огня.
И не ищи во мне упорно
Того, что знаешь без меня…
Повремени вскрывать причины
С угрюмой важностью лица.
Прочти хотя б до половины,
Авось – прочтешь и до конца.
Семь тысяч рек
Еще скво
Расслышал я под стук колес,
Как слово первое о Волге
Негромко кто – то произнес.
Встаю – вагон с рассвета в сборе,
Теснясь у каждого окна,
Уже толпится в коридоре,-
Уже вблизи была она.
И пыл волненья необычный
Всех сразу сблизил меж собой,
Как перед аркой пограничной
Иль в первый раз перед Москвой…
И мы стоим с майором в паре,
Припав к стеклу, плечо в плечо,
С кем ночь в купе одном проспали
И не знакомились еще.
Стоим и жадно курим оба,
Полны взаимного добра,
Как будто мы друзья до гроба
Иль вместе выпили с утра.
И уступить спешим друг другу
Мы лучший краешек окна.
И вот мою он тронул руку
И словно выдохнул:
-Она!
-Она!
И тихо засмеялся,
Как будто Волгу он, сосед,
Мне обещал, а сам боялся,
Что вдруг ее на месте нет.
-Она!-
И справа, недалеко,
Моста не видя впереди,
Мы видим плес ее широкий
В разрыве поля на пути.
Казалось, поезд этот с ходу-
Уже спасенья не проси-
Взлетит, внизу оставив воду,
Убрав колеса, как шасси.
Но нет, смиренно ход убавив
У будки крохотной поста,
Втянулся он, как подобает,
В тоннель решетчатый моста.
И загремел над ширью плеса,
Покамест сотни звонких шпал,
Поспешно легших под колеса,
Все до одной не перебрал…
И не успеть вглядеться
А вот уже ушла из глаз
И позади осталась Волга,
В пути не покидая нас;
Не уступая добровольно
Раздумий наших и речей
Ничьей иной красе окольной
И даже памяти ничьей.
Ни этой дали, этой шири,
Что новый край за ней простер.
Ни дерзкой славе рек Сибири.
Коль их касался разговор.
Ни заграницам отдаленным,
Ни любопытной старине,
Ни городам, вчера рожденным,
Как будто взятым на войне.
Ни новым замысл
Ни самым, может быть, твоим
Воспоминаньям береженым,
Местам, делам и дням иным…
Должно быть , той влекущей силой,
Что люди знали с давних лет,
Она сердца к себе манила,
Звала их за собою вслед.
Туда, где нынешнею славой
Не смущена еще ничуть,
Она привычно, величаво
Свой древний совершала путь…
Сем тысяч рек,
Ни в чем не равных:
И с гор стремящих бурный бег,
И меж полей в изгибах плавных
Текущих в даль – семь тысяч рек
Она со всех концов собрала-
Больших и малых – до одной,
Что от Валдая до Урала
Избороздили шар земной.
И в том родстве переплетенном,
Одной причастные семье,
Как будто древом разветвленным
Расположились на земле.
Пусть воды их в ее теченье
Неразличимы
Краев несчетных отраженье
Уносит волжская волна.
В нее смотрелось пол – России:
Равнины, горы и леса,
Сады и парки городские,
И вся наземная краса-
Кремлевских стен державный гребень,
Соборов главы и кресты,
Ракиты старых сельских гребель.
Многопролетные мосты,
Заводы, вышки буровые,
Деревни с пригородом смесь,
И школьный дом, где ты впервые
Узнал, что в мире Волга есть…
Вот почему нельзя не верить,
Любуясь этою волной,
Что сводит Волга –берег в берег-
Восток и запад над собой;
Что оба края воедино
Над нею сблизились навек;
Что Волга – это середина
Земли родной.
Семь тысяч рек!
В степи к назначенному сроку,
Извечный свой нарушив ход,
Она пришла донской дорогой
В бескрайний плес всемирных вод.
Ее стремленью уступила
Водораздельная гора.
И стало явью то, что было
Мечтой еще царя Петра;
Наметкой смутной поколений,
Нуждой, что меж несчетных дел
И нужд иных великий Ленин
Уже тогда в виду имел…
Пусть в океанском том смешенье
Ее волна растворена
Земли родимой отраженье
Уже и там несет она.
Пусть реки есть, каким дорога
Сама собой туда дана
И в мире слава их полна;
Пусть реки есть мощней намного –
Но Волга – матушка одна!
И званье матушки носила
В пути своем не век, не два-
На то особые права-
Она,
Да матушка Россия,
Да с ними матушка Москва.
…Сидим в купе с майором рядом,
Как будто взяли перевал.
Он, мой сосед, под Сталинградом
За эту Волгу воевал.
Две кузницы
На
В тени обкуренных берез
Стояла кузница в Загорье,
И при ней с рожденья рос.
И отсвет жара горнового
Под закопченным потолком,
И свежесть пола земляного,
И запах дыма с деготьком-
Привычны мне с тех пор, пожалуй,
Как там, взойдя к отцу в обед,
Мать на руках меня держала,
Когда ей было двадцать лет…
Я помню нашей наковальни
В лесной тиши сиротский звон,
Такой усталый и печальный
По вечерам, как будто он
Вещал вокруг о жизни трудной,
О скудной выручкою дне
В той, небогатой, многолюдной,
Негромкой нашей стороне.
Где меж болот, кустов и леса
Терялись бойкие пути;
Где мог бы все свое железо
Мужик под мышкой унести;
Где был заказчик – гость случайный,
Что к кузнецу раз в десять лет
Ходил, как к доктору, от крайней
Нужды, когда уж мочи нет.
И этот голос наковальни,
Да скрип мехов, да шум огня
С далекой той поры начальной
В ушах не молкнет у меня.
Не молкнет память жизни бедной,
Обидной, горькой и глухой,
Пускай исчезнувшей бесследно,
С отцом ушедшей на покой.
И пусть она не повторится,
Но я с нее свой начал путь,
Я и добром, как говорится,
Ее обязан помянуть.
За все ребячьи впечатле
Что в зрелый век с собой принес;
За эту кузницу под тенью
Дымком обкуренных берез.
На малой той частице света
Была она для всех вокруг
Тогдашним клубом, и газетой,
И академией наук.
И с топором отхожим плотник,
И старый воин – грудь в крестах,
И местный мученик – охотник
С ружьишком ветхим на гвоздях;
И землемер, и дьякон медный,
И в блесках сбруи коновал,
И скупщик лиха Ицка бедный,-
И кто там только не бывал!
Там был приют суждений ярых
О недалекой старине,
О прежних выдумщиках – барах,
Об ихней пище и вине;
О загранице и России,
О хлебных сказочных краях,
О боге, о нечистой силе,
О полководцах и царях;
О нуждах мира волостного,
Затменьях солнца и луны,
О наставленья Льва Толстого
И притесненья от казны…
Та м человеческой природе
Отрада редкая была-
Побыть в охоту на народе,
Забыть, что жизнь не весела.
Сиди, пристроившись в прохладе,
Чужой махоркою дыми,
Кряхти, вздыхай – не скуки ради,
А за компанию с людьми.
И словно всяк – хозяин – барин,
И ни к чему спешить домой…
Но я особо благодарен
Тем дням за ранний навык мой.
За то, что там ребенком малым
Познал, какие чудеса
Творит союз огня с металлом
В согласье с волей кузнеца
Я видел в яви это диво,
Как у него под молотком
Рождалось
Корчуют лес и рубят дом.
Я им гордился бесконечно,
Я знал уже, что мастер мог
Тем молотком своим кузнечным
Сковать такой же молоток.
Я знал не только понаслышке,
Что труд его в большой чести,
Что без железной кочедыжки
И лаптя даже не сплести.
Мне с той поры в привычку стали
Дутья тугой, бодрящий рев,
Тревожный свет кипящей стали
И под ударом взрыв паров.
И садкий бой кувалды древней,
Что с горделивою тоской
Звенела там, в глуши деревни,
Как отзвук славы заводской.
…Пол
И дался случай мне судьбой
Кувалду главную Урала
В работе видеть боевой.
И хоть волною грозной жара
Я был далеко отстранен,
Земля отчетливо дрожала
Под той кувалдой в тыщи тонн.
Казалось, с каждого удара
У всех под пятками она
С угрюмым стоном припадала,
До скальных недр потрясена…
И пусть тем грохотом вселенским
Я был вначале оглушен,
Своей кувалды деревенской
Я в нем родной расслышал звон.
Я запах, издавна знакомый,
Огня с окалиной вдыхал,
Я был в той кузнице, как дома.
Хоть знал,
Что это был Урал.
Урал!
Завет веков и вместе-
Предвест
И в наши души, точно песня,
Могучим басом входит он-
Урал!
Опорный край державы,
Ее добытчик и кузнец,
Ровесник древней нашей славы
И славы нынешней творец.
Когда на запад эшелоны,
На край пылающей земли
Тот груз, до срока зачехленный,
Столов и гусениц везли,-
Тогда, бывало, поголовно
Весь фронт огромный повторял
Со вздохом нежности сыновней
Два слова:
- Батюшка Урал…
Когда добром его груженный,
На встречной скорости состав,
Как сквозь тоннель гремит бетонный,
С прогибом рельсов даль прорвав,-
Не диво мне, что люд вагонный,
Среди своих забот, забав,
Невольно связь речей теряя,
На миг как будто шапку снял,
Примолкнет, сердцем повторяя
Два слова:
-Батюшка Урал…
Урал!
Я нынче еду мимо,
И что –то сжалося в груди:
Тебя, как будто край родимый,
Я оставляю позади.
Но сколько раз в дороге дальней
Я повторю – как лег, как встал,-
И все теплей и благородней
Два слова:
-Батюшка Урал…
Урал!
Невольною печалью
Я отдаю прощанью дань…
А за Уралом-
Зауралье,
А там своя, иная даль.
Две дали
Иная даль, иная зона,
И не гранит под полотном-
Глухая мякоть чернозема
И степь без края за окном.
И на ее равнине плоской-
Где малой рощицей, где врозь-
Старообрядные березки
Белеют – голые, как кость.
Идут, сквозные, негустые,
Вдоль горизонта зеленя
Да травы изжелта – седые,
Под ветром ждущие огня.
И час за часом край все шире,
Уже он день и два в окне,
Уже мы едем в той стране,
Где говорят:
-У нас, в Сибири…
Сиб
Не что – то там в дали,
Во мгле моей дороги длинной,
Не бог весть где, не край земли,
А край такой же серединный,
Как на Урале был Ура,
А там – Поволжье, Подмосковье,
И все, что ты уже терял
За неустанной встречной новью.
И ненасытная мечта
В пути находит неизменно:
Две дали разом – та и та-
Влекут к себе одновременно…
Стожок подщипанны
Колодец, будка путевая.
И в оба от нее конца
Уходят, землю обвивая,
Две эти дали, как одна.
И обе вдруг душе предстали.
И до краев душа полна
Теплом восторга и печали…
Опять рассвет вступил в окно-
Ему все ближе путь с востока,
А тот стожок давным – давно
Уже на западе далеко.
И словно год назад прошли
Уральской выемки откосы,
Где громоздились из земли
Пласты породы, как торосы.
И позади, вдали места,
Что там же шли в окне вагона.
И Волга с волжского моста,
И все за нею перегоны.
Столичный пригород, огни,
Что этот поезд провожали,
И те, что в этот час в тени
Или в лучах закатных дали…
С дороги – через всю страну-
Я вижу очий край смоленский
И вспомнить вновь не премину
Мой первый город деревенский.
Он славой с древности гремел,
Но для меня в ребячью пору
Названья даже не имел-
Он был один, был просто город.
И, как тогда я ни был мал,
Я не забы и не забуду
Тот запах, что в избу вступал
С отцом, приехавшим оттуда.
Как будто с поскрипом сеней,
С морозным облаком надворья,
В былинках сена из саней.
Сам город прибывал в Загорье.
Не
Тревожно – праздничный и пряный,
Тот запах жизни был иной-
Такой немыслимой и странной.
Он долго жил для нас во всем:
В гостинце каждом и покупке,
В нагольном старом полушубке,
Что побыл в городе с отцом…
Волненью давнему парнишке
Доступна полностью душа,
Как вспомню запах первой книжки
И самый вкус карандаша…
Всем, чем к земле родной привязан,
Чем каждый день и час дышу,
Я, как бы ни было, обязан
Той книжке и карандашу;
Тому ребячьему смятенью,
С каким касался их рукой
И приступал к письму и чтенью-
Науке первой городской.
И что ж таког
Я к той поре глухим не стал
И все взыскательнее память
К началу всех моих начал!
Я счастлив тем, что я оттуда,
Из той зимы, из той избы.
И счастлив тем, что я не чудо
Особой, избранной судьбы.
Мы все – почти что поголовно-
Оттуда люди, от земли,
И дальше дела родословной
Не знаем: предки не вели,
Не беспокоились о древе,
Рождались, жили в свой черед,
Хоть род и мой – он так же древен,
Как, скажем, твой, читатель, род…
Читатель!
Друг из самых лучших,
Из всех попутчиков попутчик,
Их всех своих особо свой,
Все кряду слушать мастер дивный,
Неприхотливый, безунывный.
(Не то что слушатель иной,
Что нам встречается в натуре:
То у него сонливый вид,
То он свистит, глаза прищуря,
То сам прорваться наровит.)
Пусть ты меня уже оставил,
Загнув странички уголок,
Зевнул – хоть это против правил-
И даже пусть на некий срок
Вздремнул ты, лежа или сидя,
Устав от множества стихов,
Того не зная и не видя,
Я на тебя и не в обиде:
Я сам, по слабости, таков.
Меня, опять же, не убудет,
Коль скажешь ты иль кто другой:
Не многоват
Подряд материи такой,
Как отступленья, восклицанья
Да оговорок этих тьма?
Не стать ли им чрезмерной данью
Заветам старого письма?
Я повторю великодушно:
Не хлопочи о том, дружок,-
Читай, пока не станет скучно,
И я – молчок.
Тебя я тотчас покидаю,
Поникнув скромно головой.
Я не о том совсем мечтаю,
Чтоб был читатель волевой,
Что, не страшась печатной тины,
Вплоть до конца несет свой крест
И в силу самодисциплины
Что преподносит, то и ест.
Нет, мне читатель слабовольный,
Нестойкий, пуганый милей:
Уж если вник,- с меня довольно,
Горжусь победою моей,
Волнуясь, руки потираю:
Ты – мой.
И холод по спине:
А вдруг такого потеряю?
Тогда конец и горе мне.
Тогда забьюсь в куток под лавкой
И затаю свою беду.
А нет – на должность с твердой ставкой
В Союз писателей пойду…
Продолжим, стало быть, беседу.
Для одного тебя, учти,
Я с юных дней иду и еду
И столько лет уже в пути.
И все одна командировка
Она мне слишком дорога…
Но что там – вроде остановка?
-Какая станция?
-Тайга.
Состав стоит, пробег немалый.
В пути оставив за хвостом.
И от уставшего металла
Внизу течет звенящий стон.
Снаружи говор оживленный,
В огне перрон, как днем светло.
Опять за стенкою вагонной
Полтыщи верст в ночи прошло.
Прошли мосты, проплыли реки,
Минули целые края,
Которых, может быть, вовеки
Вот так и не увижу я,
И что за земли – знать не буду-
Во сне ушли из – под колес…
А тут
Не вспять ли время подалось?
Как будто мы в таежный пояс
Вошли за станцией Тайгой.
Теплом полей обдутый поезд
Как будто взял маршрут другой.
Как будто вдруг сменился климат:
Зима – и все вокруг бело.
Сухой пурги дремотным дымом
Костлявый лес заволокло…
Но с путевой надежной сталью
Смыкая туго сталь колес,
Спешит состав за новой далью.
Гребет пространство паровоз.
И разрыв
Что отступает с двух сторон,
На две большие половины,
На юг и север вдоль окон.
Сквозь муть пурги еще невнятно
Вступает новый край в права.
А где – то там, в дали обратной,-
Урал, и Волга, и Москва,
Смоленск, мосты и переправы
Днепра, Березины, Двины,
Весь запад – до границ державы
И дальше – по следам войны,
По рубежам ее остывшим,
По блиндажам ее оплывшим,
По стольким памятным местам…
Я здесь, в пути, но я и там-
И в той дороге незабвенной,
У тех, у дорогих могил,
Где мой герой поры военной
С войскам фронта проходил.
Хоть та пора все Дале, Дале,
Все больше верст, все больше дней.
Хоть свет иной, желанной дали
В окне вагона все видней.
Авось – прочтешь и до конца.*
Не смогла и до половины.
Пора! Ударил отправленье
Вокзал, огнями залитой,
И жизнь, что прожита с рожденья,
Уже как будто за чертой.
Я видел, может быть, полсвета
И вслед за веком жить спешил,
А между тем дороги этой
За столько лет не совершил;
Хотя своей считал дорогой
И про себя ее берег,
Как книгу, что прочесть до срока
Все собирался и не мог.
Мешало многое другое,
Что нынче в памяти у всех.
Мне нужен был запас покоя,
Чтоб ей отдаться без помех.
Но книги первую страницу
Я открываю в срок такой,
Когда покой, как говориться
Опять уходит на покой…
Я еду. Малый дом со мною,
Что каждый в путь с собой берет.
А мир огромный за стеною,
Как за бортом вода, ревет.
Он над моей поет постелью
И по стеклу сечет крупой,
Дурной, безвременной метелью
Свистит и воет в разнобой.
Он полон сдавленной тревоги,
Беды, что очереди ждет.
Он здесь еще слышней, в дороге,
Лежащей прямо на восход…
Я еду. Спать бы на здоровье,
Но мне покамест не до сна:
Еще огнями Подмосковья
Снаружи ночь озарена.
Еще мне хват
Еще московских суток жаль.
Еще такая даль до Волги,
А там – то и начнется даль-
За той великой водной гранью.
И эта лестница из шпал,
Пройдя Заволжье,
Предуралье,
Взойдет отлого на Урал.
Урал, чьей выработки сталью
Звенит под нами магистраль.
А за Уралом-
Зауралье,
А там своя, иная даль.
А там Байкал, за тою далью,-
В полсуток обогнуть едва ль,-
А за Байкалом –
Забайкалье.
А там еще другая
Что обернется далью новой.
А та, неведомая мне,
Еще с иной, большой, суровой,
Сомкнется и пройдет в окне…
А той порой, отменно точный,
Всего пути исполнив срок,
Придет состав дальневосточный
На Дальний, собственно, Восток,
Где перед станцией последней,
У пограничного столба,
Сдается мне, с земли соседней
Глухая слышится пальба.
Но я еще с Москвою вместе,
Еще во времени одном.
И, точно дома перед сном,
ЕЕ последних жду известий;
Она свой голос подает
И мне в моей дороге дальней.
А там из – за моря восход
Встает, как зарево, печальный,
И день
Вступает в горы и долины,
Где городов и деревень
Дымятся вновь и вновь руины.
И длится вновь бессонный труд,
Страда защитников Кореи.
С утра усталые ревут
Береговые батареи…
Идут бои горит земля.
Не нов, не нов жестокий опыт:
Он в эти горы и поля
Перенесен от стен Европы.
И вы, что горе привезли
На этот берег возрожденный,
От вашей собственной земли
Всем океаном отделенный,-
Хоть в цвет иной рядитесь вы,
Но ошибется мир едва ли:
Мы вас встречали из Москвы
И до Берлина провожали…
Народ – подвижник
Оружье зла оружьем встретил.
За грех войны – карал войной,
За смерть – печалью смерти метил.
В борьбе исполнен новых сил,
Он в годы грозных испытаний
Восток и Запад пробудил
И вот –
Полмира в нашем стане!
Что ж или тот урок забыт,
И вновь, под новым только флагом,
Живой душе война грозит,
Идет на мир знакомым шагом?
И, чуждый жизни, этот шаг,
Врываясь в речь ночных известий,
У человечества в ушах
Стоит, как явь и как предвестье.
С ним не забыться, не уснуть,
С ним не обвыкнуть и не сжиться.
Он - как земля во рту на грудь
Зарытым заживо ложится…
Дор
Окрестный мир страны обширной,
Родные русские поля,
В ночи мерцающие мирно,-
Не вам ли памятны года,
Когда по этой магистрали
Во тьме оттуда и туда
Составы без огней бежали;
Когда тянулись в глубь страны
По этой насыпи и рельсам
Заводы – беженцы войны-
И с ними люди – погорельцы;
Когда, стволы зениток ввысь
Подняв над «улицей зеленой»,
Безостановочно неслись
Туда, на запад, эшелоны.
И только,
Тоски немой и бесконечной
Из роты маршевой солдат
Кидал на санитарный встречный…
Та память вынесенных мук
Жива, притихшая, в народе,
Как рана, что нет – нет – и вдруг
Заговорит к дурной погоде.
Но, люди, счастье наше в том,
Что счастья мы хотим упорно,
Что на века мы строим дом,
Свой мир живой и рукотворный.
Он всех людских надежд оплот,
Он всем людским сердцам доступен.
Его ли смерти мы уступим?..
На Спасской башне полночь бьет...
В доро
Лиха беда – пути начало,
Запев дается тяжело,
А там глядишь: пошло, пожалуй?
Строка к строке – ну да, пошло.
Да как пошло!
Сама дорога,-
Ты только душу ей отдай,-
Твоя надежная подмога,
Тебе несет за далью – даль.
Перо поспешно по бумаге
Ведет, и весело тебе:
Взялся огонь, и доброй тяги
Играет музыка в трубе.
И счастья верные приметы:
Озноб, тревожный сердца стук,
И сладким жаром лоб согретый,
И дрожь до дела жадных рук…
Когда в безвестности до срока,
Не на виду еще, поэт
Творит свой подвиг одиноко,
Заветный свой хранит секрет;
Готовит людям свой подарок,
В тиши затеянный давно,-
Он может быть больным и старым,
Усталым – счастлив все равно.
И даже
Нелепый толк, обидный суд,
Когда бранить его жестоко
На первом выходе начнут,-
Он слышит это и не слышит
В заботах нового труда,
Тем часом он – поэт, он пишет,
Он занимает города.
И все при нем в том добром часе,
Его Варшава и Берлин,
И слава, что еще в запасе,
И он на свете не один.
И пусть за критиками следом
В тот гордый мир войдет жена,
Коснувшись, к слову, за обедом
Вопросов хлеба и пшена,-
Все эти беды –
К малым бедам,
Одна беда ему страшна.
Она придет в иную пору,
Когда он некий перевал
Преодолел, взошел на гору
И отовсюду виден стал.
Когда он всеми дружно встрече
Самим Фадеевым отмечен,
Пшеном в избытке обеспечен,
Друзьями в критики намечен,
Почти уже увековечен,
И хвать писать –
Пропал запал!
Пропал запал.
По всем приметам
Твой горький день вступил в права.
Все – звоном, запахом и цветом –
Нехороши тебе слова;
Недостоверны мысли, чувства,
Ты строго взвесил их – не те…
И все вокруг мертво и пусто,
И тошно в этой пустоте.
Да, дело будто бы за малым,
А хвать – похвать – и не рожна.
И здесь беда, что впрямь страшна,
Здесь худо быть больным, усталым,
Здесь горько молодость нужна!
Чтоб не смериться виновато,
Не быть у прошлого в долгу,
Не говорить: я мог когда – то,
А вот уж больше не могу.
Но верным прежде быть гордыне,
Когда ты щедрый, не скупой,
И все, что сделано доныне,
Считаешь только черновой.
Когда, заминкой не встревожен,
Еще беспечен ты и смел,
Еще не думал, что положен
Тебе хоть где – нибудь предел;
Когда – покамест суд да справа –
Богат, широк – полна душа –
Ты водку пьешь еще до славы,-
Не потому, что хороша.
И врешь еще для интересу,
Что нету сна,
И жизнь сложна…
Ах, как ты горько, до зарезу,
Попозже, молодость, нужна!
Пришла беда – и вроде не с кем
Делиться этою бедой.
А время жмет на все железки,
И не проси его:
-Постой!
Повремени, крутое время,
Дай осмотреться,
Дай мне в пути поспеть со всеми,
А то, мол, тяжко одному…
И знай, поэт, ты нынче вроде
Как тот солдат, что от полка
Отстал случайно на походе.
И сушит рот ему тоска.
Бредет обочиной дороги
Туда ли, нет – не знает сам,
И счет в отчаянной тревоге
Ведет потерянным часам.
Один в пути – какой он житель!
Догнать, явиться: виноват,
Отстал, взыщите, накажите…
А как наказан, так – солдат!
Так свой опять – и дело свято.
Хоть потерпел, зато учен.
А что еще там ждет солдата,
То все на свете нипочем…
Изведав горькую тревогу,
В беде уверившись вполне,
Я в эту бросился дорогу,
Я знал, она поможет мне.
Иль не меня четыре года,
Покамест шла войны страда,
Трепала всякая погода,
Мотала всякая езда.
И был мне тот режим не вреден,
Я жил со всеми наравне.
Д
Не только свету, что в окне.
Скорее вон из кельи тесной,
И все не так, и ты хорош,-
Самообман давно известный,
Давно испытанный, а все ж-
Пусть трезвый опыт не перечит,
Что нам дорога – лучший быт.
Она трясет и бьет,
А – лечит.
И старит нас,
А – молодит.
Понять ли доброму соседу,
Что подо мной внизу в купе,
Как сладко мне слова:»Я еду,
Я еду»,- повторять себе.
И сколько есть в дороге станций,
Наверно б, я на каждой мог
Сойти с вещами и остаться
На некий неизвестный срок.
Я рад любому месту в мире,
Как новожил московский тот,
Что счастлив жить в любой квартире,
Какую бог ему пошлет.
Я в скуку дальних мест не верю,
И край, где нынче нет меня,
Я ощущаю, как потерю
Из жизни вы бывшего дня.
Я сердце по свету рассеять
Готов. Везде хочу поспеть.
Нужны мне разом
Юг и север,
Восток и запад,
Лес и степь;
Моря и камен
И вольный плес равнинных рек,
И мой родной далекий город,
И тот, где не был я вовек;
И те края, куда я еду,
И те места, куда – нет- нет-
По зарастающему следу
Уводит память давних лет…
Есть два разряда путешествий:
Один – пускаться с места вдаль;
Другой – сидеть себе на месте,
Листать обратно календарь.
На этот раз резон особый
Их сочетать позволит мне.
И тот и тот – мне кстати оба,
И путь мой выгоден вдвойне.
Помимо прочего, при этом
Я полон радости побыть
С самим собою, с белым светом,
Что в жизни вспомнить, что забыть…
Но знай,
С отрадой лежа на боку,
Сложил я, будучи в дороге,
От службы как бы в отпуску,
Подальше как бы от начальства.
И если доброй ты души,
Ты на меня не ополчайся
И суд свой править не спеши.
Не метусись, как критик вздорный,
По пустякам не трать огня.
И не ищи во мне упорно
Того, что знаешь без меня…
Повремени вскрывать причины
С угрюмой важностью лица.
Прочти хотя б до половины,
Авось – прочтешь и до конца.
Семь тысяч рек
Еще скво
Расслышал я под стук колес,
Как слово первое о Волге
Негромко кто – то произнес.
Встаю – вагон с рассвета в сборе,
Теснясь у каждого окна,
Уже толпится в коридоре,-
Уже вблизи была она.
И пыл волненья необычный
Всех сразу сблизил меж собой,
Как перед аркой пограничной
Иль в первый раз перед Москвой…
И мы стоим с майором в паре,
Припав к стеклу, плечо в плечо,
С кем ночь в купе одном проспали
И не знакомились еще.
Стоим и жадно курим оба,
Полны взаимного добра,
Как будто мы друзья до гроба
Иль вместе выпили с утра.
И уступить спешим друг другу
Мы лучший краешек окна.
И вот мою он тронул руку
И словно выдохнул:
-Она!
-Она!
И тихо засмеялся,
Как будто Волгу он, сосед,
Мне обещал, а сам боялся,
Что вдруг ее на месте нет.
-Она!-
И справа, недалеко,
Моста не видя впереди,
Мы видим плес ее широкий
В разрыве поля на пути.
Казалось, поезд этот с ходу-
Уже спасенья не проси-
Взлетит, внизу оставив воду,
Убрав колеса, как шасси.
Но нет, смиренно ход убавив
У будки крохотной поста,
Втянулся он, как подобает,
В тоннель решетчатый моста.
И загремел над ширью плеса,
Покамест сотни звонких шпал,
Поспешно легших под колеса,
Все до одной не перебрал…
И не успеть вглядеться
А вот уже ушла из глаз
И позади осталась Волга,
В пути не покидая нас;
Не уступая добровольно
Раздумий наших и речей
Ничьей иной красе окольной
И даже памяти ничьей.
Ни этой дали, этой шири,
Что новый край за ней простер.
Ни дерзкой славе рек Сибири.
Коль их касался разговор.
Ни заграницам отдаленным,
Ни любопытной старине,
Ни городам, вчера рожденным,
Как будто взятым на войне.
Ни новым замысл
Ни самым, может быть, твоим
Воспоминаньям береженым,
Местам, делам и дням иным…
Должно быть , той влекущей силой,
Что люди знали с давних лет,
Она сердца к себе манила,
Звала их за собою вслед.
Туда, где нынешнею славой
Не смущена еще ничуть,
Она привычно, величаво
Свой древний совершала путь…
Сем тысяч рек,
Ни в чем не равных:
И с гор стремящих бурный бег,
И меж полей в изгибах плавных
Текущих в даль – семь тысяч рек
Она со всех концов собрала-
Больших и малых – до одной,
Что от Валдая до Урала
Избороздили шар земной.
И в том родстве переплетенном,
Одной причастные семье,
Как будто древом разветвленным
Расположились на земле.
Пусть воды их в ее теченье
Неразличимы
Краев несчетных отраженье
Уносит волжская волна.
В нее смотрелось пол – России:
Равнины, горы и леса,
Сады и парки городские,
И вся наземная краса-
Кремлевских стен державный гребень,
Соборов главы и кресты,
Ракиты старых сельских гребель.
Многопролетные мосты,
Заводы, вышки буровые,
Деревни с пригородом смесь,
И школьный дом, где ты впервые
Узнал, что в мире Волга есть…
Вот почему нельзя не верить,
Любуясь этою волной,
Что сводит Волга –берег в берег-
Восток и запад над собой;
Что оба края воедино
Над нею сблизились навек;
Что Волга – это середина
Земли родной.
Семь тысяч рек!
В степи к назначенному сроку,
Извечный свой нарушив ход,
Она пришла донской дорогой
В бескрайний плес всемирных вод.
Ее стремленью уступила
Водораздельная гора.
И стало явью то, что было
Мечтой еще царя Петра;
Наметкой смутной поколений,
Нуждой, что меж несчетных дел
И нужд иных великий Ленин
Уже тогда в виду имел…
Пусть в океанском том смешенье
Ее волна растворена
Земли родимой отраженье
Уже и там несет она.
Пусть реки есть, каким дорога
Сама собой туда дана
И в мире слава их полна;
Пусть реки есть мощней намного –
Но Волга – матушка одна!
И званье матушки носила
В пути своем не век, не два-
На то особые права-
Она,
Да матушка Россия,
Да с ними матушка Москва.
…Сидим в купе с майором рядом,
Как будто взяли перевал.
Он, мой сосед, под Сталинградом
За эту Волгу воевал.
Две кузницы
На
В тени обкуренных берез
Стояла кузница в Загорье,
И при ней с рожденья рос.
И отсвет жара горнового
Под закопченным потолком,
И свежесть пола земляного,
И запах дыма с деготьком-
Привычны мне с тех пор, пожалуй,
Как там, взойдя к отцу в обед,
Мать на руках меня держала,
Когда ей было двадцать лет…
Я помню нашей наковальни
В лесной тиши сиротский звон,
Такой усталый и печальный
По вечерам, как будто он
Вещал вокруг о жизни трудной,
О скудной выручкою дне
В той, небогатой, многолюдной,
Негромкой нашей стороне.
Где меж болот, кустов и леса
Терялись бойкие пути;
Где мог бы все свое железо
Мужик под мышкой унести;
Где был заказчик – гость случайный,
Что к кузнецу раз в десять лет
Ходил, как к доктору, от крайней
Нужды, когда уж мочи нет.
И этот голос наковальни,
Да скрип мехов, да шум огня
С далекой той поры начальной
В ушах не молкнет у меня.
Не молкнет память жизни бедной,
Обидной, горькой и глухой,
Пускай исчезнувшей бесследно,
С отцом ушедшей на покой.
И пусть она не повторится,
Но я с нее свой начал путь,
Я и добром, как говорится,
Ее обязан помянуть.
За все ребячьи впечатле
Что в зрелый век с собой принес;
За эту кузницу под тенью
Дымком обкуренных берез.
На малой той частице света
Была она для всех вокруг
Тогдашним клубом, и газетой,
И академией наук.
И с топором отхожим плотник,
И старый воин – грудь в крестах,
И местный мученик – охотник
С ружьишком ветхим на гвоздях;
И землемер, и дьякон медный,
И в блесках сбруи коновал,
И скупщик лиха Ицка бедный,-
И кто там только не бывал!
Там был приют суждений ярых
О недалекой старине,
О прежних выдумщиках – барах,
Об ихней пище и вине;
О загранице и России,
О хлебных сказочных краях,
О боге, о нечистой силе,
О полководцах и царях;
О нуждах мира волостного,
Затменьях солнца и луны,
О наставленья Льва Толстого
И притесненья от казны…
Та м человеческой природе
Отрада редкая была-
Побыть в охоту на народе,
Забыть, что жизнь не весела.
Сиди, пристроившись в прохладе,
Чужой махоркою дыми,
Кряхти, вздыхай – не скуки ради,
А за компанию с людьми.
И словно всяк – хозяин – барин,
И ни к чему спешить домой…
Но я особо благодарен
Тем дням за ранний навык мой.
За то, что там ребенком малым
Познал, какие чудеса
Творит союз огня с металлом
В согласье с волей кузнеца
Я видел в яви это диво,
Как у него под молотком
Рождалось
Корчуют лес и рубят дом.
Я им гордился бесконечно,
Я знал уже, что мастер мог
Тем молотком своим кузнечным
Сковать такой же молоток.
Я знал не только понаслышке,
Что труд его в большой чести,
Что без железной кочедыжки
И лаптя даже не сплести.
Мне с той поры в привычку стали
Дутья тугой, бодрящий рев,
Тревожный свет кипящей стали
И под ударом взрыв паров.
И садкий бой кувалды древней,
Что с горделивою тоской
Звенела там, в глуши деревни,
Как отзвук славы заводской.
…Пол
И дался случай мне судьбой
Кувалду главную Урала
В работе видеть боевой.
И хоть волною грозной жара
Я был далеко отстранен,
Земля отчетливо дрожала
Под той кувалдой в тыщи тонн.
Казалось, с каждого удара
У всех под пятками она
С угрюмым стоном припадала,
До скальных недр потрясена…
И пусть тем грохотом вселенским
Я был вначале оглушен,
Своей кувалды деревенской
Я в нем родной расслышал звон.
Я запах, издавна знакомый,
Огня с окалиной вдыхал,
Я был в той кузнице, как дома.
Хоть знал,
Что это был Урал.
Урал!
Завет веков и вместе-
Предвест
И в наши души, точно песня,
Могучим басом входит он-
Урал!
Опорный край державы,
Ее добытчик и кузнец,
Ровесник древней нашей славы
И славы нынешней творец.
Когда на запад эшелоны,
На край пылающей земли
Тот груз, до срока зачехленный,
Столов и гусениц везли,-
Тогда, бывало, поголовно
Весь фронт огромный повторял
Со вздохом нежности сыновней
Два слова:
- Батюшка Урал…
Когда добром его груженный,
На встречной скорости состав,
Как сквозь тоннель гремит бетонный,
С прогибом рельсов даль прорвав,-
Не диво мне, что люд вагонный,
Среди своих забот, забав,
Невольно связь речей теряя,
На миг как будто шапку снял,
Примолкнет, сердцем повторяя
Два слова:
-Батюшка Урал…
Урал!
Я нынче еду мимо,
И что –то сжалося в груди:
Тебя, как будто край родимый,
Я оставляю позади.
Но сколько раз в дороге дальней
Я повторю – как лег, как встал,-
И все теплей и благородней
Два слова:
-Батюшка Урал…
Урал!
Невольною печалью
Я отдаю прощанью дань…
А за Уралом-
Зауралье,
А там своя, иная даль.
Две дали
Иная даль, иная зона,
И не гранит под полотном-
Глухая мякоть чернозема
И степь без края за окном.
И на ее равнине плоской-
Где малой рощицей, где врозь-
Старообрядные березки
Белеют – голые, как кость.
Идут, сквозные, негустые,
Вдоль горизонта зеленя
Да травы изжелта – седые,
Под ветром ждущие огня.
И час за часом край все шире,
Уже он день и два в окне,
Уже мы едем в той стране,
Где говорят:
-У нас, в Сибири…
Сиб
Не что – то там в дали,
Во мгле моей дороги длинной,
Не бог весть где, не край земли,
А край такой же серединный,
Как на Урале был Ура,
А там – Поволжье, Подмосковье,
И все, что ты уже терял
За неустанной встречной новью.
И ненасытная мечта
В пути находит неизменно:
Две дали разом – та и та-
Влекут к себе одновременно…
Стожок подщипанны
Колодец, будка путевая.
И в оба от нее конца
Уходят, землю обвивая,
Две эти дали, как одна.
И обе вдруг душе предстали.
И до краев душа полна
Теплом восторга и печали…
Опять рассвет вступил в окно-
Ему все ближе путь с востока,
А тот стожок давным – давно
Уже на западе далеко.
И словно год назад прошли
Уральской выемки откосы,
Где громоздились из земли
Пласты породы, как торосы.
И позади, вдали места,
Что там же шли в окне вагона.
И Волга с волжского моста,
И все за нею перегоны.
Столичный пригород, огни,
Что этот поезд провожали,
И те, что в этот час в тени
Или в лучах закатных дали…
С дороги – через всю страну-
Я вижу очий край смоленский
И вспомнить вновь не премину
Мой первый город деревенский.
Он славой с древности гремел,
Но для меня в ребячью пору
Названья даже не имел-
Он был один, был просто город.
И, как тогда я ни был мал,
Я не забы и не забуду
Тот запах, что в избу вступал
С отцом, приехавшим оттуда.
Как будто с поскрипом сеней,
С морозным облаком надворья,
В былинках сена из саней.
Сам город прибывал в Загорье.
Не
Тревожно – праздничный и пряный,
Тот запах жизни был иной-
Такой немыслимой и странной.
Он долго жил для нас во всем:
В гостинце каждом и покупке,
В нагольном старом полушубке,
Что побыл в городе с отцом…
Волненью давнему парнишке
Доступна полностью душа,
Как вспомню запах первой книжки
И самый вкус карандаша…
Всем, чем к земле родной привязан,
Чем каждый день и час дышу,
Я, как бы ни было, обязан
Той книжке и карандашу;
Тому ребячьему смятенью,
С каким касался их рукой
И приступал к письму и чтенью-
Науке первой городской.
И что ж таког
Я к той поре глухим не стал
И все взыскательнее память
К началу всех моих начал!
Я счастлив тем, что я оттуда,
Из той зимы, из той избы.
И счастлив тем, что я не чудо
Особой, избранной судьбы.
Мы все – почти что поголовно-
Оттуда люди, от земли,
И дальше дела родословной
Не знаем: предки не вели,
Не беспокоились о древе,
Рождались, жили в свой черед,
Хоть род и мой – он так же древен,
Как, скажем, твой, читатель, род…
Читатель!
Друг из самых лучших,
Из всех попутчиков попутчик,
Их всех своих особо свой,
Все кряду слушать мастер дивный,
Неприхотливый, безунывный.
(Не то что слушатель иной,
Что нам встречается в натуре:
То у него сонливый вид,
То он свистит, глаза прищуря,
То сам прорваться наровит.)
Пусть ты меня уже оставил,
Загнув странички уголок,
Зевнул – хоть это против правил-
И даже пусть на некий срок
Вздремнул ты, лежа или сидя,
Устав от множества стихов,
Того не зная и не видя,
Я на тебя и не в обиде:
Я сам, по слабости, таков.
Меня, опять же, не убудет,
Коль скажешь ты иль кто другой:
Не многоват
Подряд материи такой,
Как отступленья, восклицанья
Да оговорок этих тьма?
Не стать ли им чрезмерной данью
Заветам старого письма?
Я повторю великодушно:
Не хлопочи о том, дружок,-
Читай, пока не станет скучно,
И я – молчок.
Тебя я тотчас покидаю,
Поникнув скромно головой.
Я не о том совсем мечтаю,
Чтоб был читатель волевой,
Что, не страшась печатной тины,
Вплоть до конца несет свой крест
И в силу самодисциплины
Что преподносит, то и ест.
Нет, мне читатель слабовольный,
Нестойкий, пуганый милей:
Уж если вник,- с меня довольно,
Горжусь победою моей,
Волнуясь, руки потираю:
Ты – мой.
И холод по спине:
А вдруг такого потеряю?
Тогда конец и горе мне.
Тогда забьюсь в куток под лавкой
И затаю свою беду.
А нет – на должность с твердой ставкой
В Союз писателей пойду…
Продолжим, стало быть, беседу.
Для одного тебя, учти,
Я с юных дней иду и еду
И столько лет уже в пути.
И все одна командировка
Она мне слишком дорога…
Но что там – вроде остановка?
-Какая станция?
-Тайга.
Состав стоит, пробег немалый.
В пути оставив за хвостом.
И от уставшего металла
Внизу течет звенящий стон.
Снаружи говор оживленный,
В огне перрон, как днем светло.
Опять за стенкою вагонной
Полтыщи верст в ночи прошло.
Прошли мосты, проплыли реки,
Минули целые края,
Которых, может быть, вовеки
Вот так и не увижу я,
И что за земли – знать не буду-
Во сне ушли из – под колес…
А тут
Не вспять ли время подалось?
Как будто мы в таежный пояс
Вошли за станцией Тайгой.
Теплом полей обдутый поезд
Как будто взял маршрут другой.
Как будто вдруг сменился климат:
Зима – и все вокруг бело.
Сухой пурги дремотным дымом
Костлявый лес заволокло…
Но с путевой надежной сталью
Смыкая туго сталь колес,
Спешит состав за новой далью.
Гребет пространство паровоз.
И разрыв
Что отступает с двух сторон,
На две большие половины,
На юг и север вдоль окон.
Сквозь муть пурги еще невнятно
Вступает новый край в права.
А где – то там, в дали обратной,-
Урал, и Волга, и Москва,
Смоленск, мосты и переправы
Днепра, Березины, Двины,
Весь запад – до границ державы
И дальше – по следам войны,
По рубежам ее остывшим,
По блиндажам ее оплывшим,
По стольким памятным местам…
Я здесь, в пути, но я и там-
И в той дороге незабвенной,
У тех, у дорогих могил,
Где мой герой поры военной
С войскам фронта проходил.
Хоть та пора все Дале, Дале,
Все больше верст, все больше дней.
Хоть свет иной, желанной дали
В окне вагона все видней.
1
Группа состояла из лыжников турклуба Уральского политехнического института (УПИ, Свердловск): пяти студентов, трех инженеров-выпускников УПИ и инструктора турбазы, фронтовика Семена Золотарева. Руководителем группы был студент V курса УПИ, опытный турист Игорь Дятлов. Остальные участники группы тоже не были новичками в спортивном туризме, имея опыт сложных походов.
2
Один из участников похода Юрий Юдин выбыл из группы из-за радикулита при выходе на активную часть маршрута, благодаря чему единственный из всей группы остался в живых. Он первым опознавал личные вещи погибших и он же опознал трупы Слободина и Дятлова. В 1990-е годы был заместителем главы Соликамска по экономике и прогнозированию, председателем городского туристического клуба «Полюс». Людмила Дубинина прощается с Юдиным. Слева Игорь Дятлов с бамбуковыми лыжными палками (металлических тогда еще не было)
3
Первые дни похода по активной части маршрута прошли без каких-либо серьёзных происшествий. Туристы продвигались на лыжах вдоль реки Лозьвы, а затем вдоль её притока Ауспии. 1 февраля 1959 г. группа остановилась на ночлег на склоне горы Холатчахль или вершины «1079» (на более поздних картах её высота дана как 1096,7 м), недалеко от безымянного перевала (позднее названного Перевал Дятлова).
4
12 февраля группа должна была дойти до конечной точки маршрута — посёлка Вижай, послать телеграмму в институтский
5
Поисково-спасательные работы были начаты 22 февраля, по маршруту направлен отряд. Вокруг на сотни километров нет ни одного населенного пункта, совершенно безлюдные места. 26 февраля на склоне горы Холатчахль была обнаружена палатка, присыпанная снегом. Стенка палатки обращённая вниз по склону была разрезана. Позднее палатку раскопали и обследовали. Вход в палатку был раскрыт, однако скат палатки, обращенный к склону, был разорван в нескольких местах. В одной из дыр торчала меховая куртка. Причем, как показала экспертиза, палатку резали изнутри.
6
У входа внутри палатки лежали печка, ведра, чуть дальше фотоаппараты. В дальнем углу палатки — сумка с картами и документами, фотоаппарат Дятлова, дневник Колмогоровой, банка с деньгами. Справа от входа лежали продукты. Справа рядом со входом валялись две пары ботинок. Остальные шесть пар обуви лежали у стенки напротив. Рюкзаки расстелены понизу, на них ватники и одеяла. Часть одеял не расстелена, сверху одеял — тёплые вещи. Рядом со входом обнаружен ледоруб, а на скате палатки брошен фонарик. Палатка оказалась совершенно пустой, людей в ней не было.
7
Дальше поисковикам начала открываться сплошная череда страшных и жестоких загадок. Следы вокруг палатки указывали на то, что вся группа Дятлова внезапно по непонятной причине покинула палатку, причем предположительно не через выход, а через разрезы. Причем люди выбежали из палатки на сильный холод без обуви и частично одетые. Группа отбежала около 20 метров в сторону, противоположную входу в палатку. Затем дятловцы плотной группой, практически шеренгой, в носках по снегу и морозу пошли вниз по склону. Следы указывают, что они шли рядом, не теряя друг друга из виду. Причем они не убегали, а именно обычным шагом отходили вниз по склону.
8
Примерно через 500 метров по склону следы потерялись под толщей снега. На следующий день, 27 февраля, в полутора километрах от палатки и ниже по склону на 280 м, возле кедра, были обнаружены тела Юрия Дорошенко и Юрия Кривонищенко. При этом было зафиксировано: у Дорошенко обожжена стопа и волосы на правом виске, у Кривонищенко — ожог левой голени и ожог левой ступни. Рядом с трупами обнаружен костерок, который ушел в снег.
9
Спасателей поразило то, что оба тела были раздеты до нижнего белья. Дорошенко лежал на животе. Под ним — разломанный на части сук дерева, на который, видимо, он упал. Кривонищенко лежал на спине. Вокруг тел были разбросаны всякие мелкие вещи. На руках были многочисленные повреждения (ушибы и ссадины), внутренние органы переполнены кровью, у Кривонищенко отсутствовал кончик носа.
10
Спустя несколько дней, 5 марта, в 180 метрах от места обнаружения тела Дятлова и 150 метрах от расположения тела Колмогоровой под слоем снега 15-20 см был найден труп Рустема Слободина. Он был также довольно тепло одет, при этом на правой ноге был валенок, надетый на 4 пары носков (второй валенок был обнаружен в палатке). На левой руке Слободина были обнаружены часы, которые показывали 8 часов 45 минут. На лице был ледяной нарост и были признаки кровотечения из носа. Характерным признаком последних трех найденных туристов был цвет кожи: по воспоминаниям спасателей — оранжево-красный, в документах судмедэкспертизы — красновато-багряный.
11
Больш
12
При этом все тела имели страшные травмы, полученные еще прижизненно. У Дубининой и Золотарёва были переломы 12 рёбер, у Дубининой — и с правой, и с левой стороны, у Золотарёва — только с правой. Позже экспертиза определила, что такие травмы можно получить только от сильного удара, подобного удару автомобиля, движущегося на большой скорости или падения с большой высоты. Камнем в руке человека такие травмы нанести невозможно. Кроме того у Дубининой и Золотарёва отсутствуют глазные яблоки — выдавлены или удалены. А у Дубининой вырван язык и часть верхней губы. У Тибо-Бриньоля вдавленный перелом височной кости. Очень странно, но при экспертизе обнаружилось, что одежда (свитер, шаровары) содержат нанесенные радиоактивные вещества с бета-излучением.
13
Мансийский "руны"
14
По мнению специалистов, начало восхождения на гору в сильную непогоду было ошибкой Дятлова, которая возможно и стала причиной трагедии.
15
В момент, когда установив палатку на склоне горы Холатчахль (в переводе с мансийского - «Гора мертвецов»), туристы приготавливались ко сну, произошло нечто, заставившее их в панике покинуть убежище, пустившись кто в чем был вниз по склону. Позже все были обнаружены погибшими, предположительно от холода. Несколько человек имели сильные внутренние повреждения, как будто они упали с высоты или в них врезался автомобиль на скорости (при этом, существенных повреждений кожи обнаружено не было).
16
Вот схематическая картинка гипотетического происшествия и обнаруженных тел. Большинство тел группы были найдены в положении «головой к палатке», и все расположены на прямой лини от разрезанной боковины палатки, на протяжении более 1,5 километров. Колмогорова, Слободин и Дятлов погибли не во время отхода из палатки, а наоборот, на пути обратно в палатку.
17
Вся картина трагедии указывает на многочисленные загадки и странности поведения дятловцев, большинство из которых практически необъяснимы. - Почему они не убегали от палатки, а отходили шеренгой, обычным шагом? - Зачем им нужно было разжигать костер у высокого кедра на продуваемой ветрами площадке? - Зачем они ломали ветви кедра на высоте до 5 метров, когда вокруг было много маленьких деревьев для костра? - Как они могли получить такие страшные травмы на ровной местности? - Почему не выжили те, кто дошел до ручья и соорудил там лежаки, ведь даже на морозе там можно было продержаться до утра? - И наконец, самое главное — что заставило группу одновременно и в такой спешке покинуть палатку практически без одежды, без обуви и без снаряжения? Обнаруженная поисковой группой палатка:
18
Первоначально в убийстве подозревали местное население северного Урала — манси. Под подозрение попали манси Анямов, Санбиндалов, Куриков и их родня. Но ни один из них не брал вину на себя. Они скорее сами были напуганы. Манси говорили, что видели над местом гибели туристов странные «огненные шары». Они не только описали это явление, но и нарисовали его. В дальнейшем рисунки из дела исчезли или до сих пор засекречены. «Огненные шары» в период поисков наблюдали и сами спасатели, а также другие жители Северного Урала.
19
А 31 марта произошло
20
Существует множество версия произошедшего, которые можно разделись на 4 группы: стихийные (на палатку сошла лавина, палатка обвалилась под тяжестью нападавшего снега, нападавший на палатку снег затруднил дыхание туристов, что заставило их покинуть палатку и т.п., воздействие образовавшегося в горах инфразвука, шаровая молния, сюда также можно отнести версии с нападением диких животных и случайное отравление), криминальные (нападение манси, беглых зэков, спецслужб, военных, иностранных диверсантов, нелегальных золотодобытчиков, а также ссора между туристами) и техногенные (испытания секретного оружия (например, вакуумной бомбы), наезд на палатку аэросаней или другой техники и проч.) и, наконец, фантастические (злые духи гор, НЛО, снежный человек, воздушные электроразрядные взрывы осколков кометы, тороидальный смерч и проч).
и альманах-"Хочу всё знать"
1
Группа состояла из лыжников турклуба Уральского политехнического института (УПИ, Свердловск): пяти студентов, трех инженеров-выпускников УПИ и инструктора турбазы, фронтовика Семена Золотарева. Руководителем группы был студент V курса УПИ, опытный турист Игорь Дятлов. Остальные участники группы тоже не были новичками в спортивном туризме, имея опыт сложных походов.
2
Один из участников похода Юрий Юдин выбыл из группы из-за радикулита при выходе на активную часть маршрута, благодаря чему единственный из всей группы остался в живых. Он первым опознавал личные вещи погибших и он же опознал трупы Слободина и Дятлова. В 1990-е годы был заместителем главы Соликамска по экономике и прогнозированию, председателем городского туристического клуба «Полюс». Людмила Дубинина прощается с Юдиным. Слева Игорь Дятлов с бамбуковыми лыжными палками (металлических тогда еще не было)
3
Первые дни похода по активной части маршрута прошли без каких-либо серьёзных происшествий. Туристы продвигались на лыжах вдоль реки Лозьвы, а затем вдоль её притока Ауспии. 1 февраля 1959 г. группа остановилась на ночлег на склоне горы Холатчахль или вершины «1079» (на более поздних картах её высота дана как 1096,7 м), недалеко от безымянного перевала (позднее названного Перевал Дятлова).
4
12 февраля группа должна была дойти до конечной точки маршрута — посёлка Вижай, послать телеграмму в институтский
5
Поисково-спасательные работы были начаты 22 февраля, по маршруту направлен отряд. Вокруг на сотни километров нет ни одного населенного пункта, совершенно безлюдные места. 26 февраля на склоне горы Холатчахль была обнаружена палатка, присыпанная снегом. Стенка палатки обращённая вниз по склону была разрезана. Позднее палатку раскопали и обследовали. Вход в палатку был раскрыт, однако скат палатки, обращенный к склону, был разорван в нескольких местах. В одной из дыр торчала меховая куртка. Причем, как показала экспертиза, палатку резали изнутри.
6
У входа внутри палатки лежали печка, ведра, чуть дальше фотоаппараты. В дальнем углу палатки — сумка с картами и документами, фотоаппарат Дятлова, дневник Колмогоровой, банка с деньгами. Справа от входа лежали продукты. Справа рядом со входом валялись две пары ботинок. Остальные шесть пар обуви лежали у стенки напротив. Рюкзаки расстелены понизу, на них ватники и одеяла. Часть одеял не расстелена, сверху одеял — тёплые вещи. Рядом со входом обнаружен ледоруб, а на скате палатки брошен фонарик. Палатка оказалась совершенно пустой, людей в ней не было.
7
Дальше поисковикам начала открываться сплошная череда страшных и жестоких загадок. Следы вокруг палатки указывали на то, что вся группа Дятлова внезапно по непонятной причине покинула палатку, причем предположительно не через выход, а через разрезы. Причем люди выбежали из палатки на сильный холод без обуви и частично одетые. Группа отбежала около 20 метров в сторону, противоположную входу в палатку. Затем дятловцы плотной группой, практически шеренгой, в носках по снегу и морозу пошли вниз по склону. Следы указывают, что они шли рядом, не теряя друг друга из виду. Причем они не убегали, а именно обычным шагом отходили вниз по склону.
8
Примерно через 500 метров по склону следы потерялись под толщей снега. На следующий день, 27 февраля, в полутора километрах от палатки и ниже по склону на 280 м, возле кедра, были обнаружены тела Юрия Дорошенко и Юрия Кривонищенко. При этом было зафиксировано: у Дорошенко обожжена стопа и волосы на правом виске, у Кривонищенко — ожог левой голени и ожог левой ступни. Рядом с трупами обнаружен костерок, который ушел в снег.
9
Спасателей поразило то, что оба тела были раздеты до нижнего белья. Дорошенко лежал на животе. Под ним — разломанный на части сук дерева, на который, видимо, он упал. Кривонищенко лежал на спине. Вокруг тел были разбросаны всякие мелкие вещи. На руках были многочисленные повреждения (ушибы и ссадины), внутренние органы переполнены кровью, у Кривонищенко отсутствовал кончик носа.
10
Спустя несколько дней, 5 марта, в 180 метрах от места обнаружения тела Дятлова и 150 метрах от расположения тела Колмогоровой под слоем снега 15-20 см был найден труп Рустема Слободина. Он был также довольно тепло одет, при этом на правой ноге был валенок, надетый на 4 пары носков (второй валенок был обнаружен в палатке). На левой руке Слободина были обнаружены часы, которые показывали 8 часов 45 минут. На лице был ледяной нарост и были признаки кровотечения из носа. Характерным признаком последних трех найденных туристов был цвет кожи: по воспоминаниям спасателей — оранжево-красный, в документах судмедэкспертизы — красновато-багряный.
11
Больш
12
При этом все тела имели страшные травмы, полученные еще прижизненно. У Дубининой и Золотарёва были переломы 12 рёбер, у Дубининой — и с правой, и с левой стороны, у Золотарёва — только с правой. Позже экспертиза определила, что такие травмы можно получить только от сильного удара, подобного удару автомобиля, движущегося на большой скорости или падения с большой высоты. Камнем в руке человека такие травмы нанести невозможно. Кроме того у Дубининой и Золотарёва отсутствуют глазные яблоки — выдавлены или удалены. А у Дубининой вырван язык и часть верхней губы. У Тибо-Бриньоля вдавленный перелом височной кости. Очень странно, но при экспертизе обнаружилось, что одежда (свитер, шаровары) содержат нанесенные радиоактивные вещества с бета-излучением.
13
Мансийский "руны"
14
По мнению специалистов, начало восхождения на гору в сильную непогоду было ошибкой Дятлова, которая возможно и стала причиной трагедии.
15
В момент, когда установив палатку на склоне горы Холатчахль (в переводе с мансийского - «Гора мертвецов»), туристы приготавливались ко сну, произошло нечто, заставившее их в панике покинуть убежище, пустившись кто в чем был вниз по склону. Позже все были обнаружены погибшими, предположительно от холода. Несколько человек имели сильные внутренние повреждения, как будто они упали с высоты или в них врезался автомобиль на скорости (при этом, существенных повреждений кожи обнаружено не было).
16
Вот схематическая картинка гипотетического происшествия и обнаруженных тел. Большинство тел группы были найдены в положении «головой к палатке», и все расположены на прямой лини от разрезанной боковины палатки, на протяжении более 1,5 километров. Колмогорова, Слободин и Дятлов погибли не во время отхода из палатки, а наоборот, на пути обратно в палатку.
17
Вся картина трагедии указывает на многочисленные загадки и странности поведения дятловцев, большинство из которых практически необъяснимы. - Почему они не убегали от палатки, а отходили шеренгой, обычным шагом? - Зачем им нужно было разжигать костер у высокого кедра на продуваемой ветрами площадке? - Зачем они ломали ветви кедра на высоте до 5 метров, когда вокруг было много маленьких деревьев для костра? - Как они могли получить такие страшные травмы на ровной местности? - Почему не выжили те, кто дошел до ручья и соорудил там лежаки, ведь даже на морозе там можно было продержаться до утра? - И наконец, самое главное — что заставило группу одновременно и в такой спешке покинуть палатку практически без одежды, без обуви и без снаряжения? Обнаруженная поисковой группой палатка:
18
Первоначально в убийстве подозревали местное население северного Урала — манси. Под подозрение попали манси Анямов, Санбиндалов, Куриков и их родня. Но ни один из них не брал вину на себя. Они скорее сами были напуганы. Манси говорили, что видели над местом гибели туристов странные «огненные шары». Они не только описали это явление, но и нарисовали его. В дальнейшем рисунки из дела исчезли или до сих пор засекречены. «Огненные шары» в период поисков наблюдали и сами спасатели, а также другие жители Северного Урала.
19
А 31 марта произошло
20
Существует множество версия произошедшего, которые можно разделись на 4 группы: стихийные (на палатку сошла лавина, палатка обвалилась под тяжестью нападавшего снега, нападавший на палатку снег затруднил дыхание туристов, что заставило их покинуть палатку и т.п., воздействие образовавшегося в горах инфразвука, шаровая молния, сюда также можно отнести версии с нападением диких животных и случайное отравление), криминальные (нападение манси, беглых зэков, спецслужб, военных, иностранных диверсантов, нелегальных золотодобытчиков, а также ссора между туристами) и техногенные (испытания секретного оружия (например, вакуумной бомбы), наезд на палатку аэросаней или другой техники и проч.) и, наконец, фантастические (злые духи гор, НЛО, снежный человек, воздушные электроразрядные взрывы осколков кометы, тороидальный смерч и проч).
*Позже все были обнаружены погибшими, предположительно от холода. Несколько человек имели сильные внутренние повреждения, как будто они упали с высоты или в них врезался автомобиль на скорости (при этом, существенных повреждений кожи обнаружено не было). *