А завтра была война...

Шестьдесят пять лет назад в СССР появился первый «народный автомобиль». В стране, где только недавно собирались обобществлять женщин, вдруг озаботились развитием частной собственности
content image for: 13699

Шестьдесят пять лет назад в СССР появился первый «народный автомобиль». В стране, где только недавно собирались обобществлять женщин, вдруг озаботились развитием частной собственности.

Весной 1940 года страна увидела первые отечественные авто для частника КИМ-10-50, собранные на заводе имени КИМа в Москве. Нарком Лихачев планировал уже к концу года поставить на конвейер «народный автомобиль», который бы впервые свободно продавался гражданам СССР. Сейчас это кажется какой-то революцией: по плану предполагалось выйти на выпуск 50 тыс. машин в год – огромная цифра для страны, где отдельная квартира была исключением, а нищета – правилом.

До этого собственный автомобиль был сродни госпремии: он выдавался ответственным работникам, героям всех мастей да кинозвездам. Советскому гражданину вообще не полагалось иметь ничего личного, кроме жены и смены белья.

А тут вдруг частный автомобиль.
Это была четырехместная двухдверная малолитражка без претензий, рассчитанная на 30-сильный движок и развивавшая скорость 80 км/ч. По двигателю и шасси – сходство с Ford Prefect, тормоза с механическим приводом, зависимая подвеска передней и задней оси. Имя завода и автомобиля – КИМ, данное в честь Коммунистического интернационала молодежи (КИМ), тоже было сущим анахронизмом: деятели Коминтерна в это время пополняли ГУЛАГ, а балагур Риббентроп подбивал СССР присоединиться к Антикоминтерновскому пакту.
Однако злую шутку с машиной сыграло другое. По одной версии, техническим несовершенством машины возмутились герои, которым достались первые образцы «КИМов». По другой версии – виной всему был журналист, побывавший на заводе осенью 1940-го. Он разразился хвалебной статьей о старте производства, а там ещё и конь не валялся, не то что «КИМ». Сталин потребовал машины «на ковер». Говорят, что во время осмотра, проходившего прямо на Красной площади, вождь уселся на переднее сиденье и предложил автозаводцам составить ему компанию. Но когда шофер попытался дать им протиснуться на заднее сиденье (не беспокоить же отца народов), Сталин остановил его: «сидите, товарищ». Конструкторы окаменели.
Это был приговор, и аргументы авторов машины в пользу двухдверных авто уже ничего не могли решить.

Смысл претензий Сталина якобы сводился к тому, что советскому человеку не пристало сгибаться в три погибели. И верно, скромная машинка как-то не вязалась с широкими проспектами, сталинским ампиром и размахом первых пятилеток.

Нарком И. С. Лихачев был разжалован в директора завода ЗИС, а директор завода КИМ А. В. Кузнецов – в подсудимые. Инженеры начали перепроектировать авто в четырехдверное, а из уже готовых штамповок собрали 500 КИМ-10.
Удобство посадки, гордость советского гражданина, народный автомобиль... И это в краю крепостных колхозников, многомиллионной армии рабов и узкой прослойки «избранных», гадающих бессонными ночами, когда же за ними придут. Сегодня история о частном автомобиле в 1940 году кажется диким розыгрышем, на которые Сталин был такой мастак. Но сила советской власти была в том, что при всех зверствах она старалась что-то дать своему человеку: то кино, то метро, то автомобильчик.
Две двери, четыре... Всего через год, в 1941-м, все это потеряет значение: дверей не станет вообще (армейскому джипу важно не удобство посадки, а стремительность высадки), а отец народов, проспав войну, забьется в свою конуру, со страхом думая, когда же за ним придут. Советский человек с оружием в руках завоюет право, не сгибаясь, ездить в трофейных «мерседесах», «опелях» и «хорьхах», бывший завод КИМ – будущий АЗЛК начнет выпускать вместо КИМ-10-50 копию Opel Kadett – Москвич-400, а люди со средствами смогут свободно купить хоть лимузин.

Даже патриоты, способные найти достоинства в самых инфернальных отечественных лоханках, не жалуют КИМ-10-50. Но даже эта консервная банка могла бы сделать очень многих счастливыми.

Чудно, но в СССР 30-х умели радоваться жизни: нигде так не смеялись, нигде так не боялись, нигде так не играли. И жили каждый день как в последний раз, возможно, просто чувствуя впереди новый ад.